Великий поход за освобождение Индии - [33]

Иван поднял на него глаза.

— Нельзя. Приказ был — держаться.

— Чей приказ? — спросили сразу несколько голосов.

— Ленина... Мировая революция через Европу пойдет... Потом на Америку... А уж потом к нам... А до тех пор мы держаться должны...

Стало тихо. Долго молчали.

— Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? — с отчаянием в голосе спросил Брускин.

— Прислали... да я не довез, — глядя в землю, глухо ответил Иван.

— Началось, Иван Васильевич, началось! — испуганно, почти истерично кричал Брускин и тряс Ивана.

Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного лунного света. Луна была большая, как медный таз.

— Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу — кричит там, на берегу!

— Черт, где нитка-то у меня?.. — Иван натянул галифе и гимнастерку, а обуваться уже не стал.

Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно — невидимая черная туча закрыла луну.

Впереди закричала Наталья — утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.

— Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? — проворчал Иван.

— Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, — оправдывался комиссар. — Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю. А вы говорите — фонарь...

Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.

Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.

— Я не могу, — прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.

Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.

— Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! — Слова перешли в крик.

Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:

— Тужься, Натальюшка, тужься...

Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.

И вновь стало темно, совсем темно.

— Наталья! — позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо, холодное, безжизненное.

— Мальчик? Девочка? — прокричал издалека Брускин.

— Иди скорей, Гриш! — крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда, где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.

— Темно, черт, — прошептал Иван, нашел пуповину, перекусил ее и крепко перевязал ниткой.

— Она умерла, Ваня, она умерла! — закричал вдруг Брускин. — Таличка!

И вновь сразу, вдруг очистилась луна, и Иван увидел ребенка. Он был очень большой и очень страшный. Большая круглая голова, черные птичьи глазки, плоский нос, широкий синегубый рот, а на тщедушном тельце шевелились, перебирая, цапая воздух черными коготками, несколько ручек, как у Шивы. От ужаса волосы поднялись на голове Ивана.

— Таличка, голубушка, ну скажи что-нибудь, что же ты молчишь? — бормотал, захлебываясь слезами, Брускин.

Иван протянул осторожно руку к лицу родившегося, и тот мгновенно среагировал — вцепился в указательный палец мелкими острыми зубками. Иван сморщился от боли, страха и отвращения и сдавил изо всей силы его лицо и горло.

Человек пятьдесят красноармейцев сидели рядами на земле в тени баньяна, обращенные к стоящему Брускину. Григорий Наумович был серьезен. За его спиной было развернуто знамя корпуса и висел портрет Сталина из тех, уцелевших в землетрясении. “Ленин” — было написано под ним на русском, английском и хинди. Рядом сидел Иван и в волнении мял завязанный тряпкой указательный палец, видимо болевший.

— Товарищи! — заговорил Брускин. — Первый вопрос повестки дня — прием в партию. К нам поступило заявление от товарища Новикова. — Комиссар поднял листок, который держал в руке, и стал читать: — Заявление. Прошу принять меня в ряды ВКП(б). Комдив Новиков”. Коротко, но содержательно. У кого есть вопросы к товарищу Новикову? Встаньте, пожалуйста, Иван Васильевич.

Новик деревянно поднялся. Было видно, что он тщательно готовился к этому событию: сапоги были начищены, обмундирование выстирано и даже каким-то образом выглажено. Ко всему он был тщательным образом выбрит и волосы зачесаны, волосок к волоску, назад. Иван кашлянул и заговорил глухим, чужим от волнения голосом:

— Родился я в Самарской губернии, в селе Новиково, в бедняцкой семье... Во-от... В семье у нас было двенадцать детей... С детских лет познал тяжелый крестьянский труд...

Сюда, к баньяновой рощице, шла Наталья. Она похудела после родов и лицом стала похожа на маленькую большеглазую девочку, да и шла она, осторожно ступая босыми ногами, как ребенок, боящийся упасть. Одета она была в то же широкое, сшитое из старых гимнастерок платье, из которого перла огромная грудь. На многажды стиранной линялой ткани заметно выделялись два темных мокрых пятна на сосках. Брускин, косясь, наблюдал за ней, при этом в лице его появилось что-то страдальческое.

Наталья вошла под живой навес баньяна и, удивленно и укоризненно глядя то на Брускина, то на Ивана, пошла к ним. Иван тоже заметил ее и замолчал.