Великий перевал - [16]

Освобожденные узники радостно обнимались с родными и друзьями, стоявшими у ворот тюрьмы и ожидавшими их. Гремела музыка, красные флаги развевались на фоне голубого неба. Грохотали грузовики. Промчался автомобиль, над которым развевался флаг с надписью: «война до победного конца».

«Неизвестный» увидел около тюремной стены ведерко с краской и кисть, очевидно брошенные здесь маляром. Он схватил кисть, обмакнул ее в краску и написал на стене огромными буквами:

«Долой войну!»

Проезжавшие мимо на грузовике солдаты выразили свое одобрение восторженными криками. Они остановили машину и, подхватив Неизвестного, втащили его на грузовик.

Грузовик с грохотом покатил дальше.

— Тебя как звать? — спросил один из солдат.

— Степаном, — отвечал Неизвестный.

XIV. ВОСКРЕСШИЙ

Мы оставили Васю в тот момент, когда Франц Маркович схватил его за руку и потащил домой.

Дело в том, что слово «большевик» внушало Францу Марковичу необычайный ужас.

Теперь он был в особенно дурном настроении, вследствие утраты своих часов.

Петр с сияющим лицом открыл им дверь. Вася очень удивился, так как отвык видеть его улыбающимся. Но каково же было его удивление, когда, посмотрев в окно, он увидел на дворе молодого солдата, беседовавшего о чем-то с дворником. У солдата на груди был большой красный бант. Вася, вглядевшись в его лицо, воскликнул в радостном недоумении:

— Да ведь это же Степан, сын Петра!

И он, как был, выскочил на двор.

— Степан, разве вас не убили? — закричал он, подбегая к солдату.

Тот усмехнулся.

— А вот не убили, — ответил он, — убивать убивали, а убить не убили. Ну, а ты как поживаешь, буржуйчик!

— Я вовсе не буржуй, — отвечал Вася, но Степан, повидимому, был увлечен своей новой революционной ролью.

— Ладно, ладно, рассказывай, знаем мы вас, капиталистов, — как увидали, что дело плохо, так все на попятную.

В это время Анна Григорьевна вернулась с Дарьей Савельевной из церкви.

Степан насмешливо посмотрел на нее, не считая нужным поздороваться.

Вася, вернувшись домой, слышал, как Анна Григорьевна спрашивала горничную:

— Что это за солдат там, на дворе?

— А это Степан, Петра сын.

— Разве он не убит?

— Ошибка вышла, ранили его очень тяжело, а убить не убили. Да какой отчаянный, в большевики поступил.

— Ну, я в своем доме большевика терпеть не буду, — сказала тетушка и, строго взглянув на разболтавшуюся Феню, величественно шумя шелковым праздничным платьем, прошла в столовую.

Дарье Савельевне было поручено сказать Петру, чтобы Степан немедленно отправлялся туда, откуда пришел. Дарья Савельевна, не любившая Петра, с удовольствием взялась выполнить это поручение.

Она напустила на себя смиренный вид исполнительницы господской воли и, переваливаясь на своих коротеньких ножках, вошла в буфетную.

Петр убирал в шкаф посуду, то и дело подбегая к окну и любуясь сыном.

— Петр Миронович, — сказала Дарья Савельевна со вздохом, — сыночек-то ваш вернулся и здоровехонек, чай, рады?

Лицо Петра расплылось в радостную улыбку, но он молча продолжал перетирать посуду.

— В гости к родителю пришел, — продолжала все тем же смиренным голосом Дарья Савельевна, — вот хорошо-то! Живет-то ведь далеко, чай в казармах!

— Зачем в казармах, — произнес Петр, — здесь будет жить, при мне.

— Что вы, что вы, Петр Миронович, — как бы испугавшись воскликнула Дарья Савельевна, — да наша барыня его и на порог не велела пускать, он, говорит, большевик, а большевику я у себя в доме жить не позволю.

Петр вдруг с треском захлопнул буфет и, исподлобья посмотрев на Дарью Савельевну, обрезал:

— Теперь никаких таких своих домов нет, и никакого права у нее нет Степану здесь жить запрещать. Теперь революция произошла, господское время кончилось!

Дарья Савельевна скривила рот и постаралась выразить на лице глубокую обиду за барыню.

— Бог вас накажет за эти слова, Петр Миронович, — сказала она сокрушенным тоном.

— У бога поважнее дела есть, — сурово возразил Петр и вышел из буфетной.

Дарья Савельевна поспешно покатилась к Анне Григорьевне; в душе она радовалась, что ее давнишний враг Петр, наконец-то, попадет в немилость к барыне.

— Матушка-барыня, — загнусила она нараспев, — и Петр тоже большевиком стал, я к нему со всей вежливостью, так и мол и так, барыня приказала, а он на меня как цыкнет, как ногами затопочет, да как кулачищем по столу хватит, чуть всю посуду не перебил! Нет, говорит, теперь господ, теперь, говорит, революция, где, говорит, захочет Степан, там и будет жить, да опять кулачищем как хватит.

Анна Григорьевна сверкнула глазами и встала, шумя своим шелковым платьем.

— А, так... — грозно начала она.

Но в этот миг на улице послышались крики, грохот проезжавшего грузовика, старый дом затрясся и в стеклянном шкафу жалобно зазвенели старинные фарфоровые чашки и вазочки, так бережно хранимые Анной Григорьевной.

— Ступай, Дарья Савельевна, — со вздохом сказала Анна Григорьевна, — видно, надо запасаться терпением, да, слава богу, недолго еще терпеть осталось, говорят, скоро опять будет восстановлена монархия.

Когда Петр передал Степану свой разговор с Дарьей Савельевной, тот только презрительно свистнул и поправил на груди красный бант.