Великий перелом - [32]

— Удалось договориться об обмене?

Очевидно, он ожидал ответа на этом же языке, которого русские не знали. Удерживать союзников от того, чтобы они не вцепились друг другу в горло, было непростым делом. И Бэгнолл ответил на немецком, который многие в Красной Армии понимали:

— Нет, мы не договорились. Ящерам надо поговорить со своим начальством, прежде чем они решат, давать нам книги или нет.

Русские восприняли это как должное. В их понимании выйти хотя бы на дюйм за пределы приказа было опасно. Если все кончится провалом, вся вина ляжет на тебя. Борк презрительно фыркнул — в вермахте приветствовалась большая инициатива.

— Что же, ничего не поделаешь, — сказал он, повторив затем по-русски: — Ничево.

— Ничево, да, — сказал Бэгнолл и вскочил на лошадь.

Ехать верхом было не так приятно, как в теплом автомобиле, но хотя бы ноги и бедра не мерзли. До Пскова он ездил на лошади всего раз пять. Теперь он чувствовал себя готовым участвовать в скачках. Разумом он понимал, что до дерби ему еще далеко, но успехи в освоении верховой езды поощряли его воображение.

Переночевав в холодном лагере, к полудню он вернулся в Псков и сразу направился в Кром, средневековый каменный замок, чтобы доложить о задержке генерал-лейтенанту Курту Шиллу и командирам партизан Николаю Васильеву и Александру Герману, совместно управлявшим в городе. Среди офицеров, как он и ожидал, находился и Кен Эмбри. Служащий королевских ВВС, относительно беспристрастный, он играл роль смазки между офицерами вермахта и Красной Армии.

После доклада Бэгнолл и Эмбри направились в деревянный домик, в котором они жили вместе с Джеромом Джоунзом. Когда они подошли поближе, то услышали грохот бьющейся посуды и громкие сердитые голоса двух мужчин и женщины.

— О, черт, это же Татьяна! — воскликнул Кен Эмбри.

— Точно, — сказал Бэгнолл.

Они перешли на бег. Тяжело дыша, Бэгнолл добавил:

— Какого черта она не оставляет в покое Джоунза после того, как переключилась на этого немца?

— Потому что так было бы удобнее для всех, — ответил Эмбри.

Со времени, когда Эмбри был пилотом, а Бэгнолл бортинженером «ланкастера», они постоянно состязались в цинизме и остроумии. На этот раз верх одержал Эмбри.

Бэгнолл, однако, был лучшим бегуном и на пару шагов опередил товарища. Он охотно отказался бы от этой победы. Но, раз уж так случилось, он распахнул дверь и ринулся внутрь — и Эмбри вместе с ним.

Георг Шульц и Джером Джоунз стояли лицом к лицу и кричали друг на друга. Татьяна Пирогова собиралась швырнуть тарелку. Судя по осколкам, предыдущая попала в Джоунза, и это не означало, что следующая не полетит в голову Шульца. Бэгнолла порадовало, что Татьяна бросается посудой, вместо того чтобы снять с плеча снайперскую винтовку Мосина-Нагана с оптическим прицелом[4].

Она была поразительной женщиной: светловолосая, голубоглазая, прекрасно сложенная — в общем, если лицо и тело для вас главное, лучшего и не найти. Не так давно она начала обхаживать Бэгнолла, и ее любовная связь с Джоунзом была не единственной причиной, по которой он отклонил ее притязания. Лечь с ней в постель — все равно что с самкой леопарда: процесс забавный, но позволить себе повернуться к ней спиной никак нельзя.

— А ну заткнитесь, — закричал он вначале по-английски, затем по-немецки и наконец по-русски.

Трое спорщиков и не подумали утихомириться, вместо этого они начали орать на вошедшего. Он подумал, что прекрасная Татьяна швырнет тарелку в него, но она этого не сделала.

Хороший знак, подумал он. И хорошо, что теперь они кричат на него. Поскольку он, слава богу, не спал ни с кем из троих, возможно, ссора станет менее острой.

За его спиной подал голос Кен Эмбри:

— Что за чертовщина здесь творится?

Он сказал это на той же смеси русского и немецкого, которой пользовался при переговорах генерал-лейтенанта Шилла с командирами русских партизанских отрядов. Их споры тоже частенько доходили чуть ли не до драки.

— Этот ублюдок продолжает спать с моей женщиной! — кричал Георг Шульц, тыкая пальцем в Джерома Джоунза.

— Я — не твоя женщина! Я отдаю свое тело, кому захочу! — так же горячо кричала Татьяна.

— Да не нужно мне твое тело! — вопил Джером Джоунз на сносном русском языке: он учил этот язык в студенческие годы в Кембридже.

В свои двадцать с лишним лет он был худощавым парнем с умным лицом, ростом почти с Шульца, но далеко не такого плотного телосложения.

— Христос и все святые! Сколько раз я тебе должен это повторять!

Его живописная клятва Татьяну ни в чем не убедила. Вышло только хуже. Она плюнула на пол:

— Вот тебе Христос и все святые! Я — советская женщина, свободная от суеверий и чепухи. И если я захочу тебя, человечек, то ты будешь мой.

— А как же я? — спросил Шульц — как и остальные, во всю мощь своих легких.

— Здесь быть посредником приятнее, чем в генеральских ссорах, — тихонько сказал Бэгнолл Кену Эмбри.

Эмбри кивнул, затем бесстыдно улыбнулся.

— Интереснее слушать, не так ли?

— …спала с тобой, — отвечала Татьяна, — так что нечего жаловаться. И сейчас это делаю, хотя последний раз, когда ты лег на меня, ты назвал меня «Людмила»!

— Я? — сказал Шульц. — Да в жизни…