Великий перелом - [226]

Он посмотрел на нее в ответ, сияя, словно Хо Тэй, маленький толстый божок удачи, в которого коммунисты не верили, но которого Лю Хань не могла изгнать из своей памяти. Да, он одобрил ее слова. Лицо его это отчетливо выражало. Но другое тоже: он смотрел на нее, как мужчина смотрит на женщину, не так грубо, как Хсиа Шу-Тао, но тоже раздвигая ее ноги — одними глазами. Что, в сущности, то же самое.

Она подумала, как ей отреагировать. У нее и раньше возникали сомнения в близости с Нье Хо-Т’ингом как идеологического, так и личного порядка. Ее не очень удивил интерес, проявленный к ней Мао: многие члены центрального комитета, возможно даже большинство, испытывали большее вожделение к революции, чем к женщинам. Хсиа был ужасным примером, почему это правило приносило, скорее, пользу. Но с Мао наверняка случай особый.

Она слышала, что он женат. Даже если бы он захотел ее, даже если бы потащил в постель, жену ради нее он не бросит… актрису, если ей не изменяет память. Каким влиянием она будет обладать в роли любовницы и стоит ли это того, чтобы предложить свое тело? Странно, раньше она и не думала ни о чем подобном: благодаря ящерам она имела слишком много интимных связей с нежеланными мужчинами. Но Мао показался ей привлекательным еще до того, как она поняла, кто он.

Она улыбнулась ему, совсем чуть-чуть. Он тоже улыбнулся, вежливо. Нье Хо-Т’инг ничего не заметил. Он, видимо, склонялся к тому, чтобы ничего не видеть: она временами думала, что является для него скорее удобством, чем любовницей. Иностранный дьявол Бобби Фьоре как личность был для нее гораздо более значимым.

Так что же делать? Частично это зависело от Мао. Но Лю Хань древней женской мудростью поняла, что если она вызовет интерес к себе, то он, вероятно, ляжет с ней.

Хочется ли ей этого? Трудно сказать наверняка. Перевесит ли выгода риск и осложнения? Прямо сейчас она решить не могла. Коммунисты мыслили в масштабах лет, пятилетних планов, десятилетий борьбы. Она ненавидела маленьких дьяволов, но они были слишком сильны, чтобы можно было отмахнуться от них, как от глупцов. С их точки зрения или даже с точки зрения партии, бросаться в обольщение, не просчитав последствий, было глупостью и только.

Она снова улыбнулась Мао. Может быть, это не имело смысла, во всяком случае сейчас. Кто знает, сколько времени он здесь пробудет? Раньше она никогда его в Пекине не видела и может больше никогда не увидеть. Но не исключено, что он вернется. Если он вернется, надо, чтобы он вспомнил ее. А пока — сколько бы это «пока» ни длилось, ей надо принять решение. Времени у нее достаточно. И что бы она ни решила, выбор должен остаться за нею.

* * *

Мордехай Анелевич играл в кошки-мышки с тех самых пор, когда немцы захватили Польшу, начав Вторую мировую войну. И в каждой войне, будь то с немцами, с ящерами и с тем, что Мордехай Хаим Румковский считал законной еврейской администрацией в Лодзи, и в натравливании друг на друга ящеров и немцев он был мышью, действовавшей против гораздо более мощных и крупных противников.

Теперь он оказался в роли кота, хотя не особенно задумывался над этим. Где-то прятался Отто Скорцени. Где — он не знал. Не знал и того, насколько Скорцени осведомлен. Не знал, что задумал эсэсовец. И все это ему не нравилось.

— Что бы вы сделали, если бы были на месте Скорцени? — спросил он Генриха Ягера.

Ягер не только был немцем, но и неоднократно работал вместе с этим необыкновенным диверсантом. Вопрос поставил немца в неловкое положение. Разумом Анелевич понимал, что Ягер не сторонник избиения евреев. А вот эмоционально…

Танкист-полковник почесал голову.

— Если бы я выполнял это задание вместо Скорцени, я залег бы и вел себя тихо, пока не понял бы. что наступил подходящий момент, а потом ударил бы резко и сильно. — Он сердито хмыкнул. — Но как поступит он, сказать не могу. У него свой подход к делу. Иногда мне кажется, что он потерял рассудок, — а потом оказывается, что это вовсе не так.

— После меня его никто больше не видел, — сказал Анелевич, нахмурившись. — Он мог исчезнуть с лица земли — но это слишком сильно сказано, не так ли? Может, он действительно глубоко залег?

— Но не надолго, — заметил Ягер. — Если он найдет бомбу, он попытается взорвать ее. Конечно, теперь уже поздно и после взрыва серьезного наступления не будет. Но ждать он не станет.

— Детонатор мы вынули, — сказал Анелевич. — В бомбе его нет, хотя если понадобится, мы можем снова быстро вставить его.

Ягер пожал плечами.

— Это не имеет значения. Скорцени был бы глупцом, если бы не захватил с собой еще один, — а он далеко не глупец. Кроме того, он еще и инженер и знает, как установить детонатор.

Сам обучавшийся на инженера, Анелевич поморщился — не хотел иметь ничего общего с эсэсовцем.

— Он может набрать себе людей в Лодзи, — спросила

Людмила Горбунова, — или, скорее, действует в городе один?

Анелевич посмотрел на Ягера. Тот снова пожал плечами.

— Город оставался в руках рейха в течение долгого времени. Здесь еще остались немцы?

— Вы имеете в виду время, когда он назывался Лицманнштадтом? — спросил Мордехай и покачал головой, не дожидаясь ответа. — Нет, после прихода ящеров мы заставили арийских колонистов собрать пожитки и уехать. То же сделали и поляки. Но знаете что? Кого-то из немцев мы могли при этом и упустить.