Великий охотник - [10]

Пржевальский был для Кукеля находкой; Кукель поручил ему для начала разобрать и привести в порядок библиотеку Географического общества. Это было очень кстати! Пржевальский тридцать дней просидел в библиотеке. Кукель пришел в восторг от такого трудолюбия. Вот тогда-то Пржевальский стал настойчиво проситься в Уссурийский край.

Кукель не знал, что делать. С одной стороны, ему хотелось прославить отдел Географического общества новыми открытиями, с другой – он боялся ответственности. Пошлешь такого богатыря на далекую окраину, а он вдруг чего-нибудь да натворит! Отвечай тогда опять, как за Бакунина. Кукель знал таких горячих людей; он помнил, как Невельской ходил на Амур. Но Пржевальский так осаждал генерала, что тот начал соглашаться с молодым офицером. Кукель говорил, что от одного изучения уссурийских птиц и мотыльков будет мало пользы. А уж если штабс-капитан Пржевальский так рвется в Уссурийский край, пусть он обследует расположение двух батальонов, размещенных в крае, учтет население, исследует пути в Корею, а научная работа – сама собой.

Пржевальский понимал, что отказываться ему нельзя, и стал просить у Кукеля инструменты для съемок и астрономических определений. Пржевальский так увлекательно излагал обширные планы экспедиции, что Кукель раздобрился и, пожалуй, готов был предоставить Пржевальскому для первого пути свой исторический тарантас, в котором когда-то умчался Бакунин. Денег на экспедицию Пржевальскому отпустили очень мало, но он не смущался и надеялся, что ружье его прокормит, а крепкие ноги приведут к цели.

Тем временем Роберт Кехер заскучал, узнав о походе в «страну тигров». Кехер отказался выходить на охоту даже для сбора птичьих шкурок. Взбешенный Пржевальский рассчитал Кехера, и тот уехал на поиски своего счастья, оставленного в Варшаве.

Отправляться в поход без помощника было нельзя, но сама судьба послала Пржевальскому нового спутника. В один прекрасный день к нему пришел гимназист Николай Ягунов. Этому мальчику, сыну ссыльной, было шестнадцать лет. Но он знал топографию, а искусство препаратора усваивал очень быстро. И когда все сборы были закончены, Пржевальский и Ягунов пустились в дорогу.

Поход начался с устья Уссури. Здесь Пржевальский достал лодку. Он и Ягунов разглядывали затопленные весенним разливом огромные равнины. Они тянулись по правому берегу до самого устья реки Хор. Дуб и черная береза стояли одиноко кое-где на возвышенностях у кромки низин. На правом берегу Уссури высился хребет Хехцир. Путники смотрели на живые богатства русского Дальнего Востока. Грецкий орех рос здесь рядом с пробковым деревом, клен раскидывал лапчатые листья, кедры, ели и лиственницы торжественно вздымали зеленые венцы.

Все среднее течение огромной реки сторожили горы, поросшие дубовыми и ореховыми рощами.

Шли дожди. Путники преодолевали этот мир сырых трав и теплого тумана. Ягунов хмурился от досады, видя, как размокают и расползаются травы, собранные для гербария.

Пржевальский и Ягунов шли берегом Уссури. Они несли тяжелые сумки с добычей и ружья со взведенными курками. Меткие выстрелы путников снимали на лету голубых сорок, трепещущих иволг, робких цапель.

В ясный теплый день Ягунов, сбросив сумки, сняв шапку, бегал по песчаному берегу, преследуя огромную, величиной с ладонь, бабочку Маака. Хуже было в пасмурные дни, когда мошки и комары кишели над уссурийскими лугами, как сплошной белесоватый пар над огромным котлом. Ночевали обычно на сухих песчаных побережьях, засыпая под крики водяных курочек, закрывшись от мошек пеленой дыма большого костра. Так шли они двадцать три дня вверх по Уссури до станицы Буссе – почти пятьсот верст пешком.

Путешественники с восторгом разглядывали тростник в сажень высотой и лагуны, покрытые цветами нелюмбии. Здесь, в сунгачских водах, росла она, сестра виктории-регии, так же привольно, как в Бенгалии. Нелюмбия с ее аршинными круглыми листьями розовела на воде крупными цветами на длинных и крепких стеблях.

Сунгача вытекала из озера – огромного водоема с гладким дном. Озеро Ханка казалось мрачным, бурным и неприветливым. У ног путников лежали истоки Сунгачи, на другом берегу Ханки синели далекие горы, рыжие болота подступали к озеру с юга и востока.

Скоро Пржевальский знал жизнь Ханки, как свою. Эти воды были богаты прежде всего рыбой. Он насчитал здесь до сорока видов. Чего стоила одна калуга – чудовище весом в тридцать пудов!

Рыбак, живший около истока Сунгачи, ловил огромных калуг ради одних хрящей. Жирные сазаны нередко выскакивали здесь из воды на палубы судов, а осетры, идущие с Уссури в Ханку, забивали своими остроспинными телами всю Сунгачу.

Жизнь на этом пустынном озере была увлекательной. Пржевальский изучал быт отважных русских поселенцев, построивших деревни Турий Рог, Троицкое и Астраханку на западных берегах озера. В Турьем Роге он ел местные арбузы, в Астраханке гостил в просторных горницах молокан, в Камне-Рыболове отдыхал в доме офицера третьего линейного батальона. Но привычка быть наедине с природой тянула Пржевальского в глухие, безлюдные места. Он любил, спрятавшись в траве на песчаной косе, не шевелясь, наблюдать за жизнью пернатых. В заветную маленькую книжку он заносил удивительные подробности из жизни здешнего орлана-белохвоста, скопы – пожирательницы рыб и сокола-сапсана. Он вел ежедневные метеорологические наблюдения и перебирал сотни растений, добытых на берегах Ханки, а их было здесь много: от властительницы цветов – нелюмбии до виноградной лозы, обвившей молодые деревья и кустарники, в которых водятся кабаны и дикие козы.