Великий канцлер - [102]

Перед лицом развернутой передо мной перспективы я, конечно же, не мог не согласиться. Ибо если сюда впустят такое чудовище, как фон Плеве, с приказом привести край к покорности, то здесь не только финских шведов, вообще живых людей не останется…

– Да, – сказал я, – я согласен взяться за эту работу и я буду делать все необходимое для того, чтобы выполнить свой долг верноподданного, и буду стараться делать это изо всех сил. Я понимаю, что если я потерплю неудачу, и Великое княжество Финляндия не будет замирено, на мое место непременно придет господин фон Плеве.

– Мы принимаем вашу службу, – важно кивнул Николай Александрович, – и обещаем, что никогда не оставим вас как своими милостями, так и своим контролем. Вы можете попытаться обмануть нас, или Михаил Васильевича, но вот обмануть службу имперской безопасности у вас не получится никогда. Идите же и помните: мы ждем от вас самой кропотливой и ответственной работы.

[15 сентября 1904 года, Вечер. Гельсингфорс.]

У подножия лестницы Сейма и Сената собралась толпа молодых людей, по большей части студентов Александровского (Гельсингфорсского) университета финско-шведского происхождения – они собрались послушать зажигательных демократическо-патриотических ораторов, одним из которых и был адвокат и финский националист Пер Эвин Свинхувуд.

– Сейчас, в этот решительный час, – вещал он с высоты крыльца, – когда финская земля буквально загорелась под ногами Романовых, мы, финские патриоты, близки к победе как никогда! Прошло всего три месяца с того дня, как истинным финским патриотом Евгеном Шуманом был застрелен тиран и душитель свободы русский наместник граф Бобриков – и вот до истинной независимости страны Суоми остался всего один шаг! Император Николай, сброшенный[26] восставшим народом с престола в Петербурге, решил, что сумеет отсидеться у нас в Финляндии, но ничего у него не выйдет. Уже завтра все финны разом поднимутся, как один человек – и вышвырнут бывшего русского царя из его последнего владения, а вместе с ним и прочих рюсся[27]. А если они не захотят уходить – то рука у нас не дрогнет, и никто из них не уцелеет! Ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, ни старик – никто из оккупантов не должен чувствовать себя в безопасности. У них будет возможность либо бежать, либо умереть, третьего не дано. Финляндия достойна самостоятельного существования и другого, настоящего монарха из рода Гогенцоллернов или из состава шведской династии Бернадоттов. Ура, товарищи, ура!!!

Оратор замолчал, и собравшаяся на Сенатской площади толпа разразилась одобрительными криками, прославляя своего кумира. Этим молодым и не очень людям казалось, что стоит им выгнать из Финляндии проклятых русских оккупантов – как тут же настанет сытная и счастливая жизнь. Для кого-то, может быть, так и будет. Например, для тех, кто займет места министров, депутатов демократически избранного парламента, чиновников, а также тех, кто поделит между собой собственность, что принадлежит сейчас Империи и императору. Ради этого собравшиеся были готовы брать в руки оружие и убивать, убивать, убивать. Сейчас, на волне оптимизма, возникшего из-за недавней смуты в Империи, этим людям казалось, что Россия не захочет и не посмеет вмешаться в финские события, что бывший император Николай свергнут своей сестрой и послан в Гельсингфорс в ссылку, что Финляндия для молодой императрицы – уже отрезанный ломоть. Да и что может сделать им эта девчонка, буквально вчера севшая на императорский трон? Они думали, что стоит только чуточку надавить – и прогнившее самодержавие рухнет, и тогда можно будет праздновать победу.

Следом за Свинхувудом, на крыльцо Сейма и Сената поднялся радикальный финский политик Конни Циллиакус – возможно, самый отмороженный во всей этой шайке. По сути, это был международный авантюрист, десять лет мотавшийся по свету, живший в Египте, Коста-Рике, Североамериканских Соединенных Штатах, Японии и во Франции. В политике этот человек был лучшим другом самых радикальных революционных движений, стремившихся не к достижению социальной справедливости, а к разрушению Российского государства. В свое время, организуя контрабандную доставку в Россию оружия и революционной литературы, Циллиакус немало якшался с такими деятелями российского революционного движения, как Пинхас Рутенберг, Евно Азеф и Максим Литвинов. Выбравшись на импровизированную трибуну, этот глашатай смуты принялся долго и нудно вещать о том, что в России скоро случится революция, и это будет нечто великое и хорошее, чего ждут все либеральные и цивилизованные люди. Также говорил он и о том, что русские – отсталая, варварская и полуазиатская нация, у которой остальному миру нечему учиться политически, хотя революция должна освободить финнов и поляков и позволить России начать догонять Запад.

Совсем другие настроения царили в менее радикальных кругах финского политикума, реально оценивавшего складывающуюся международную и внутрироссийскую политическую обстановку. От революции Российская империя после победы в русско-японской войне была далека так же, как Пекин от Лондона. Напротив, в стране имел место патриотический подъем, отчего большая часть либеральных деятелей шипела как раскаленный утюг после смачного плевка, а объявленные императорскими манифестами и указами меры социального характера (вроде отмены выкупных платежей и создания министерства труда) в ближайшее время должны были резко снизить в стране социальное напряжение.