Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - [405]

– Я отвезу тебя домой, дружище. Где ты там живешь…

– О господи! Господи! – перебил Энтони, яростно сжимая кулаки. – Я покажу этой грязной своре! Ты поможешь мне разобраться с ними, а потом мы сочтемся. Мой дед – Адам Пэтч из Территауна…

– Кто?

– Адам Пэтч, богом клянусь!

– Хочешь ехать до самого Территауна?

– Нет.

– Ну, так скажи, куда тебе ехать, дружок, и я достану такси.

До Энтони наконец дошло, что его добрый самаритянин был низкорослым, широкоплечим индивидуумом довольно потрепанного вида.

– Эй, так где ты живешь?

Даже полупьяный и получивший жестокую взбучку, Энтони догадывался, что его адрес будет плохим залогом для безумной похвальбы насчет его деда.

– Добудь мне такси, – распорядился он, шаря по карманам.

Подъехал таксомотор. Энтони снова предпринял неблагодарную попытку подняться на ноги, но его лодыжка подвернулась, как будто разломившись пополам. Самаритянин помог ему забраться внутрь и сам пристроился рядом.

– Послушай-ка, приятель, – сказал он. – Ты спекся, тебе изрядно досталось, и ты не попадешь домой, если кто-то не донесет тебя, поэтому я собираюсь с тобой и знаю, что ты все сделаешь по-честному. Где ты живешь?

Энтони с определенной неохотой назвал свой адрес. Потом, когда такси тронулось с места, он положил голову на плечо своего спасителя и впал в сумрачный, болезненный ступор. Когда он очнулся, мужчина выволок его из такси перед квартирой на Клермонт-авеню и пытался поставить его на ноги.

– Ты можешь идти?

– Да… вроде бы. Ты лучше не заходи со мной, – он снова беспомощно порылся в карманах. – Послушай, – извиняющимся тоном промямлил он, опасно раскачиваясь в вертикальном положении, – боюсь, у меня нет ни цента.

– А?

– Меня обчистили.

– Ска-ажите-ка на милость! Разве ты не обещал, что сочтешься со мной? А кто заплатит таксисту? – Он повернулся к водителю за подтверждением. – Ты слышал, как он сказал, что все будет по-честному? А насчет его дедули?

– А по сути, это только ты все гов’рил, – неосторожно пробубнил Энтони. – Но если придешь завтра, то…

Тут шофер такси высунулся из автомобиля и свирепо произнес:

– Ну-ка, врежь как следует этому дешевому ублюдку. Если бы он не был ханыгой, его бы не вышвырнули оттуда.

В ответ на это предложение кулак доброго самаритянина вылетел вперед наподобие тарана и отправил Энтони на каменное крыльцо многоквартирного дома, где он замер неподвижно, пока высокие здания раскачивались взад-вперед над его головой…

Спустя долгое время он очнулся и почувствовал, что вокруг стало гораздо холоднее. Он попытался шевельнуться, но его мышцы отказались подчиниться. Ему захотелось узнать, сколько времени, но когда он потянулся за часами, то обнаружил лишь пустоту в кармане. Его уста невольно изрекли древнюю фразу:

– Что за ночь!

Как ни странно, он был почти трезв. Не шевеля головой, он смотрел туда, где в середине неба на якоре стояла луна, проливавшая свет на Клермонт-авеню как на самое дно глубокой и неизведанной бездны. Не было ни звука, ни признака жизни, кроме непрерывного жужжания в его ушах, но секунду спустя Энтони сам нарушил тишину отчетливым и необычным звуком. Это был звук, который он неоднократно пытался изобразить в «Буль-Мише», когда сошелся лицом к лицу с Блокманом, – недвусмысленный звук ироничного смеха. Срываясь с его разорванных, кровоточащих губ, он был похож на жалкую отрыжку его души.

Три недели спустя судебные слушания подошли к концу. Катушка нескончаемой юридической волокиты, разворачивавшейся на протяжении четырех с половиной лет, вдруг размоталась и соскочила со шпинделя. С одной стороны остались Энтони и Глория, а с другой – Эдвард Шаттлуорт и целый взвод благоприобретателей, которые лжесвидетельствовали, лгали и в целом вели себя неблаговидно, в разной степени движимые алчностью и отчаянием. Однажды утром в марте Энтони проснулся с сознанием того, что вердикт будет вынесен сегодня в четыре часа дня, и при мысли об этом он встал и начал одеваться. К его крайней нервозности примешивался неоправданный оптимизм по поводу исхода дела. Он полагал, что решение суда низшей инстанции может быть пересмотрено, хотя бы из-за отрицательной реакции на реформы и реформаторов, недавно возобладавшей в обществе из-за чрезмерностей сухого закона. Но он больше рассчитывал на их личные претензии в адрес Шаттлуорта, чем на чисто юридические аспекты судебного слушания.

Одевшись, он налил себе порцию виски, а потом направился в комнату Глории, где обнаружил ее совершенно проснувшейся. Она целую неделю пролежала в постели, – потакая своему капризу, как воображал Энтони, – хотя врач сказал, что ее лучше не беспокоить.

– Доброе утро, – без улыбки пробормотала она. Ее глаза казались необычно большими и темными.

– Как ты себя чувствуешь? – через силу поинтересовался он. – Лучше?

– Да.

– Гораздо лучше?

– Да.

– У тебя хватит сил отправиться со мной на суд во второй половине дня?

Она кивнула.

– Да, я хочу этого. Дик вчера сказал, что, если будет хорошая погода, он приедет на своем автомобиле и возьмет меня на прогулку в Центральном парке… и смотри, какое солнце!

Энтони машинально выглянул из окна, потом опустился на кровать.