Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - [389]

Такие прискорбные концовки стали настолько обычными, что, когда они случались, он больше не трудился приносить извинения. Если Глория протестовала, – а в последнее время она была более склонна погружаться в презрительное молчание, – он либо принимался ожесточенно защищаться, либо понуро уходил из квартиры. Ни разу после инцидента на платформе станции в Редгейте он не наложил на нее руки в гневе, хотя часто воздерживался от этого лишь по велению некоего инстинкта, заставлявшего его содрогаться от ярости. Поскольку он до сих пор ценил ее превыше любого другого человека, то стал более остро и часто ненавидеть ее.

До сих пор судьи апелляционного отделения медлили с вынесением решения, но после очередной отсрочки они наконец подтвердили приговор нижестоящего суда; двое судей выступили против. Апелляционный иск был обращен на Эдварда Шаттлуорта. Дело должно было дойти до суда высшей инстанции, и они оказались перед перспективой очередного неопределенного ожидания. Полгода, может быть, один год. Дело стало для них совершенно нереальным, далеким и неопределенным, как небеса.

Прошедшей зимой один мелкий вопрос оказался вездесущим и утонченным раздражителем: вопрос о серой меховой шубке Глории. В то время женщины заворачивались в длинные беличьи пелерины, которые можно было видеть через каждые несколько ярдов на Пятой авеню. Женщины принимали форму обелисков. Они казались свинообразными и непристойными; они были похожи на содержанок, утопающих в роскоши, в женственной дикости своих одеяний. Тем не менее Глория хотела получить серую беличью шубку.

Обсуждая этот вопрос, или, скорее, дискутируя на эту тему, – ибо уже на первом году их супружества каждое обсуждение превращалось в ожесточенные дебаты, полные таких оборотов, как «совершенно определенно», «абсолютно возмутительно», «тем не менее это так», и ультравыразительного «несмотря на», – они пришли к выводу, что не могут себе этого позволить. Постепенно это становилось символом их растущей материальной озабоченности.

Для Глории сокращение их дохода было поразительным феноменом, не имевшим объяснения или прецедентов; то, что это вообще могло произойти в течение пяти лет, казалось преднамеренной жестокостью, задуманной и осуществленной неким язвительным божеством. Когда они поженились, семь с половиной тысяч в год казались достаточным содержанием для молодой пары, особенно когда оно было подкреплено ожиданием многих миллионов. Глория так и не осознала, что капитал уменьшался не только количественно, но и по покупательной способности, пока гонорар в пятнадцать тысяч долларов для мистера Хэйта не сделал этот факт внезапно и поразительно очевидным. Когда Энтони призвали в армию, они оценивали свой доход более чем в четыреста долларов в месяц, хотя доллар уже тогда падал в цене, но после его возвращения в Нью-Йорк они обнаружили, что их дела находятся в еще более тревожном состоянии. Они получали лишь четыреста пятьдесят долларов в год от своих капиталовложений. И хотя суд по завещанию отодвигался перед ними, как назойливый мираж, а отметка финансовой несостоятельности маячила на близком расстоянии, они обнаружили, что жить на текущий доход стало больше невозможно.

Поэтому Глория ходила без беличьей шубки и каждый день на Пятой авеню немного стыдилась своей весьма поношенной и укороченной леопардовой шкуры, теперь безнадежно устаревшей. Каждый второй месяц они продавали по одной облигации, но после оплаты счетов денег хватало лишь на жадно поглощаемые текущие расходы. Расчеты Энтони показывали, что их капитала должно хватить еще примерно на семь лет. Поэтому сердце Глории решительно ожесточилось, когда за одну неделю после долгой истеричной вечеринки, во время которой Энтони капризно избавился от пиджака, жилета и рубашки прямо в театре и был выдворен оттуда группой швейцаров, они потратили вдвое больше, чем стоила серая беличья шубка.

Наступил ноябрь, больше похожий на бабье лето, с теплыми, ласковыми ночами, в чем больше не было необходимости, ибо лето завершило свои труды. Бэйб Рут впервые побил рекорд по количеству пробежек, а Джек Демпси сломал челюсть Джессу Уилларду в Огайо[248]. В Европе обычное число детей пухло с голоду, а дипломаты занимались привычным бизнесом сохранения мира для новой войны. В Нью-Йорке пролетариат был «призван к дисциплине», а ставки на Гарвард обычно принимали пять к трем. Наступил подлинный мир, начало новой эпохи.

В спальне квартиры на Пятьдесят Седьмой улице Глория лежала на кровати и металась с боку на бок, время от времени садясь и сбрасывая с себя ненужное одеяло и однажды попросив Энтони, который бессонно лежал рядом с ней, принести ей стакан воды со льдом.

– Пожалуйста, обязательно положи лед, – настойчиво сказала она. – Вода из-под крана недостаточно холодная.

Глядя через тонкие занавески, она видела закругленную луну над крышами и желтое сияние в небе за ней, исходившее от Таймс-сквер. Пока она созерцала эти два несовместимых светила, ее разум работал над чувством, – или, скорее, над сложно переплетенным комплексом чувств, – занимавшим ее мысли в течение этого дня, и вчерашнего дня, и так далее до последнего времени, которое она могла припомнить более или менее связно и ясно, – должно быть, до тех пор, пока Энтони служил в армии.