Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза - [373]

Она ждала на темной веранде, одетая в дешевое белое платье, подчеркивавшее юную нежность ее лица.

– Ох, – прошептала она. – Я ждала тебя, солнышко. Весь день.

– Мне нужно кое-что сказать тебе.

Она потянула его на сиденье в гамаке, не обратив внимания на зловещий тон.

– Расскажи.

– Мы уезжаем на следующей неделе.

Ее руки, тянувшиеся к его плечам, замерли в воздухе, подбородок вздернулся. Когда она заговорила, мягкость исчезла из ее голоса.

– Уезжаете во Францию?

– Нет, нам не выпала такая удача. Уезжаем в какой-то проклятый лагерь на Миссисипи.

Она зажмурилась, и он увидел, как дрожат ее веки.

– Дорогая маленькая Дот, жизнь так чертовски тяжела.

Она расплакалась у него на плече.

– Жизнь чертовски тяжела, чертовски тяжела, – бесцельно повторил он. – Она только ранит и ранит людей, пока не ранит так сильно, что им уже не больно. Это последнее и худшее, что она делает.

Лихорадочно, почти страдальчески она привлекла его к своей груди.

– О господи, – сдавленно прошептала она. – Ты не можешь уехать далеко от меня. Тогда я умру.

Энтони обнаружил, что невозможно представить свой отъезд как простой и безличный удар судьбы. Он находился слишком близко к ней и мог лишь повторять:

– Бедная маленькая Дот… бедная маленькая Дот.

– А что потом? – устало спросила она.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты – это вся моя жизнь, вот что. Я умру ради тебя прямо сейчас, если ты скажешь. Я возьму нож и убью себя. Ты не можешь оставить меня здесь.

Ее тон напугал его.

– Такое случается, – ровным голосом сказал он.

– Тогда я уеду вместе с тобой, – по ее щекам струились слезы. Ее губы дрожали в экстазе горя и страха.

– Милая моя, – сентиментально пробормотал он. – Милая маленькая девочка. Разве ты не понимаешь, что мы лишь откладываем то, что должно случиться? Через несколько месяцев я отправлюсь во Францию…

Она отпрянула от него, стиснула кулаки и подняла лицо к небу.

– Я хочу умереть, – сказала она, словно запечатлевая каждое слово в своем сердце.

– Дот, – тревожно прошептал он. – Ты забудешь. Вещи кажутся милее, когда они оказываются утраченными. Я знаю, потому что когда-то хотел чего-то и получил это. Это было единственное, чего я очень хотел, Дот. А когда я получил это, оно рассыпалось в пыль у меня в руках.

– Хорошо.

Поглощенный собой, он продолжал:

– Я часто думал, что если бы не получил желаемое, то у меня все сложилось бы по-другому. Я бы нашел что-нибудь у себя в уме и запустил это в оборот. Я был бы доволен своей работой и получал бы тщеславное удовлетворение от успеха. Полагаю, что в какое-то время я мог иметь все, что хочу, – в разумных пределах, – но та вещь была единственной, которую я страстно желал. Господи! Это научило меня, что человек не может иметь ничего, вообще ничего. Потому что желание только обманывает тебя. Это как солнечный луч, прыгающий туда-сюда по комнате. Он останавливается и золотит какую-нибудь ненужную вещь, а мы, бедные глупцы, стараемся завладеть ею… но когда мы это делаем, солнечный луч перескакивает на что-то другое, и ты получаешь бесполезную вещь, но тот блеск, к которому ты стремился, уже пропадает… – Он неловко запнулся. Дот успела встать и теперь стояла с сухими глазами, обрывая мелкие листья с темного плюща.

– Дот…

– Уходи, – холодно сказала она.

– Что? Почему?

– Мне не нужны просто слова. Если это все, что у тебя есть для меня, лучше уходи.

– Но почему, Дот…

– То, что для меня смерть, для тебя лишь куча слов. Ты так красиво составляешь их вместе.

– Извини. Я говорил о тебе, Дот.

– Уходи отсюда.

Он приблизился к ней с распростертыми руками, но она удержала его на месте.

– Ты не хочешь, чтобы я отправилась с тобой, – ровным голосом сказала она. – Возможно, ты собираешься встретиться с этой… с этой женщиной… – Она не могла заставить себя произнести слово «жена». – Откуда мне знать? Тогда, пожалуй, ты больше не мой парень. Поэтому уходи.

На какое-то мгновение, пока противоборствующие предупреждения и желания сталкивались в душе Энтони, наступил один из тех редких моментов, когда он мог сделать шаг, подталкиваемый внутренним побуждением. Потом на него нахлынула волна усталости. Было поздно, – всегда было слишком поздно. Уже долгие годы он уплывал от мира в мечтах и основывал свои решения на чувствах, зыбких, как вода. Маленькая девушка в белом платье господствовала над ним, приближаясь к истинной красоте в жесткой симметрии своего желания. Огонь, пылавший в ее сумрачном раненом сердце, окружал ее, как будто настоящее пламя. С какой-то глубинной и еще неведомой гордостью она отстранилась от него и достигла своей цели.

– Я не собирался… я не хотел показаться таким черствым, Дот.

– Это не имеет значения.

Пламя окатило Энтони. Что-то провернулось в его внутренностях, и он встал, беспомощный и разгромленный.

– Иди ко мне, Дот… маленькая любимая Дот. Поехали со мной. Теперь я не могу оставить тебя…

С глухим рыданием она обвила его руками и навалилась на него всем своим весом, пока луна, занятая извечными трудами по сокрытию несовершенств мирового лика, проливала свой запретный мед на сонную улицу.

Катастрофа

Начало сентября в лагере Бун на Миссисипи. Темнота, кишевшая насекомыми, билась о москитную сетку, под прикрытием которой Энтони пытался написать письмо. Время от времени доносилась болтовня из соседней палатки, где шла игра в покер, а снаружи проходил какой-то солдат, распевавший последние вирши о «К-К-Кэти».