Великие завоевания варваров. Падение Рима и рождение Европы - [269]

Изучение современной миграции также подразумевает поиски ответа на ключевой вопрос: почему люди из того или иного сообщества решают двинуться в путь, в то время как другие при схожих обстоятельствах остаются на месте? Чтобы разобраться в этой сложной проблеме, необходимы настолько подробные сведения, которых по 1-му тысячелетию просто нет, и все же остановиться на ней необходимо. В тех случаях массовой миграции, которые получили хоть какое-то освещение в источниках, решение переселиться в новые земли никогда не обходилось без раскола группы. То же самое верно (и даже в большей степени) для растянутых во времени миграционных потоков. Многие германцы ушли из Польши к Черному морю в III веке, но многие остались, о чем говорит тот факт, что вельбарская и пшеворская культурные системы продолжили функционировать. Точно так же многие англы и саксы не уплыли в Англию в V–VI веках, и Скандинавия не опустела в эпоху викингов. Такая реакция была вполне естественной, учитывая размах планируемой миграции, и народы 1-го тысячелетия точно так же ощущали тяготы миграции, как и современные люди, даже если мы не можем подробно изучить их впечатления и реакции.

Стресс проявляется в наши дни в том числе в феномене возвратной миграции. При пристальном рассмотрении станет ясно, что все современные потоки характеризуются возвращением существенной части иммигрантов на родину. Опять-таки, у нас слишком мало сведений о том, как обстояла ситуация в 1-м тысячелетии, но некоторые аспекты эпохи викингов говорят о том, что этот феномен тоже имел место. На начальных этапах экспансия скандинавов была нацелена на обогащение, с помощью торговли или грабежей или и того и другого. По достижении цели приходилось принимать решение о том, что с этим богатством делать дальше. Некоторые предпочитали остаться на новом месте на востоке и западе (о чем говорят ранние поселения в Северной Шотландии и на островах), другие возвращались с нажитым добром в Скандинавию и в конечном итоге перевернули политический строй Балтики. Памятуя об этом примере, я (как и другие) готов поверить сообщениям о том, что некоторые англосаксы тоже в конечном итоге предпочли вернуться на континент[694].

Со стрессом, вызванным миграцией, связана и другая проблема, которую, к счастью, мы можем рассмотреть подробнее, – это влияние на модель передвижения укоренившейся привычки к перемещению. В современных потоках традиция повышенной мобильности часто играет ключевую роль, определяя, какие именно индивиды в той или иной группе будут склонны к повторному переселению. Те, кто снялся с места один раз, более склонны к повторной миграции, и, что довольно странно, эта привычка переходит от поколения к поколению. Дети и внуки мигрантов скорее снимутся с места, чем другие люди. Традиция личной или семейной мобильности порождает готовность попытаться решить свои проблемы или открыть новые возможности путем переселения. При должной мотивации кто угодно будет готов переехать, но те, у кого сложилась миграционная привычка, принимают такое решение легче и быстрее.

Действие этого фактора прослеживается как минимум на двух разных уровнях в 1-м тысячелетии. Во-первых, как минимум два из более обширных миграционных потоков (вельбарские и пшеворские германцы во II и III веках и ранние славяне триста лет спустя) включали в себя сообщества, чьи земледельческие методы не могли поддерживать плодородие земли дольше чем одно-два поколения. Общая локальная мобильность была нормой жизни для этих групп, и есть причины полагать, что эта хаотическая экспансия типа «волна продвижения» со временем превратилась в направленный миграционный поток, когда оставшиеся на старых землях начали получать сведения о том, какие возможности доступны в новых, далеких территориях. Во-вторых, более специфическая форма тяготения именно к дальним перемещениям сформировалась у ряда народов 1-го тысячелетия. Готы тервинги IV века примечательны тем, что большинство из них в 376 году решили искать убежища в Римской империи. Но на это решение во многом повлияли воспоминания о недавних миграциях. Та же самая группа готов захватила земли в Валахии и Молдавии между нижним Дунаем и Днестром за период с 290 по 310 год, а уже через поколение, в 330-х, предприняла попытку уйти на новое место на внешних рубежах Сред не дунайского региона. Дети тех, кто пришел в Молдавию и Валахию в 330-х годах, в 376 году отправились на поиски новой жизни в Римскую империю. Это верно и по отношению ко многим другим народам, втянутым в процессы становления и распада Гуннской империи, одни из которых бежали в Римскую империю во время кризисов 376–380 и 405–408 годов, другие сначала оказались на среднем Дунае под властью гуннов и/или под их давлением и обрели независимость после смерти Аттилы. Готовность северян двинуться в Исландию и Гренландию во второй половине IX века отчасти была вызвана тем фактом, что они являлись непосредственными потомками викингов, иммигрировавших в Шотландию и на острова. На самом деле примеры вроде готов или славян показывают, как переселение, импульс к которому дается общей традицией локальной мобильности, затем порождает более специфическую традицию дальней мобильности, которая стоит за миграцией тервингов на римскую почву в 376 году. Точно так же внутренние мигранты в Европе в конечном итоге создали волну миграции в Северную Америку в XIX веке.