Великие судьбы русской поэзии. XIX век - [5]

Когда Пушкина арестовали и доставили в генерал-губернаторскую канцелярию, Милорадович приказал опечатать его бумаги. Александр Сергеевич посоветовал не делать этого, мол, всё равно ничего не найдёте, а велите лучше дать мне перо и бумагу. И тут же исписал целую тетрадь стихами, интересовавшими власти. Восхищённый этим проявлением благородства Милорадович, будучи и сам человеком высоких душевных качеств, отпустил поэта, объявив ему от имени государя прощение. Однако император, не разделявший прекраснодушия своего вассала, был недоволен. Возмутительные стихи юного вольнодумца наводнили Россию и отравляют её верноподданнический дух! Да за такое – в Сибирь, на каторгу! В Соловки заточить!

За Пушкина вступились Гнедич, Тургенев, Чаадаев. Каждый из них находил своего ходатая, свой окольный путь к высочайшему милосердию. Новый директор Лицея Энгельгардт и придворный историк Карамзин обратились к Александру I напрямую. Суть заступничества сводилась к тому, что поэт молод, исправится, и ничего эдакого впредь писать не будет. Смягчившись, царь решил ограничиться ссылкой Пушкина в Бессарабию, на юг империи, назначив служить в канцелярии наместника генерала Инзова.

И как же это было вовремя да в пору молодому поэту, рисковавшему в рассеянии столичной жизни растратить свой талант на пустяки. Доподлинно, что Само Провидение позаботилось о том, чтобы удалить Пушкина от никчемного веселья и праздной суеты петербургского света в провинциальную глухомань и усадить за труды поэтические, даровав верное и плодотворное становление его могучему гению.

И вот весною 1820 года Александр Сергеевич отправился в свою первую ссылку. Приехав же в Екатеринослав, искупался в ещё холодной воде Днепра и заболел. По счастью, семья Раевских, направляющаяся на Кавказ и заставшая поэта в горячке, предложила ему присоединиться и вместе с ними принять лечение на Минеральных водах. Получив разрешение от своего начальника, Пушкин так и поступил.

Несколько месяцев, проведённых в семье знаменитого героя Войны 1812 года, генерала Раевского, Александр Сергеевич назвал счастливейшими в жизни. Такому благодатному ощущению способствовали и красоты Кавказа, и посещение Крыма, где поэт впервые увидел «свободную стихию» – Чёрное море. К тому же эти прекрасные впечатления были окрашены особенным очарованием пушкинской влюбленности в дочь генерала Марию. Но главное, что поэт оказался в кругу по-настоящему дружной, любящей семьи, проникнутой взаимными заботой и вниманием. Более того, не было мгновения, чтобы среди этих умных, весёлых и доброжелательных людей он почувствовал бы себя чужим и лишним. Всё это было так не похоже на его собственную семью, в которой он вырос.

Впечатления от поездки оказались столь обильными, что сразу же по приезде поэта на место его ссылки в Кишинёв обернулись рядом прекрасных поэм: «Кавказский пленник», «Бахчисарайский фонтан», «Братья-разбойники». При всём роскошестве формы и самоценности оригинальных, ещё не встречавшихся в поэзии красок, которыми оживил свои произведения Пушкин, было тут и много подражательного, идущего от Байрона, от его поэм. Впрочем тем легче оказалось заслужить восхищение публики, её аплодисменты.

Известно, что в творчестве, как и в жизни, революционные преобразования могут лишь напугать толпу. Она к ним не готова. Вот почему своих гениев публика способна только встретить и проводить. Гении понятны ей только при самых первых, ещё зависимых шагах и при последних, уже не столь решительных и быстрых. Основной путь эти гиганты обречены проходить в одиночестве. Ни толпа, ни эксперты за ними не поспевают.

Пока ещё слава Пушкина росла от публикации к публикации. А преследования со стороны властей только подогревали её. Впрочем, глумливая цензура с особенным сладострастьем издевалась над произведениями опального поэта. Но Александр Сергеевич, щадя своих столичных издателей, делал вид, что мирится с увечьями, наносимыми его созданиям.

Два кишиневских года поэт прожил в доме генерал-губернатора Инзова. Этот удивительно добрый и порядочный человек полюбил Пушкина как сына. Да и поэт привязался к «Инзушке», так он любовно именовал своего начальника. Порою генерал не знал, как поступить в ответ на многочисленные жалобы, ибо молодой Пушкин вёл жизнь самую ветреную: кутил, влюблялся, острословил и даже бретёрствовал.

Как-то в бильярдной поэт повздорил со своими новыми приятелями из военных – Алексеевым и Орловым и обоих вызвал на дуэль. Впрочем, ни с одним ни с другим до поединка не дошло. А вот с офицером генерального штаба Зубовым пришлось-таки драться. Обошлось без крови. Под выстрелом Александр Сергеевич вёл себя мужественно, хотя и несколько театрально – ел черешни. В другом случае, с полковником Старовым, пришлось стреляться в метель: сначала на 16, потом на 12 шагах. Но, похоже, неизменно за пределами видимости – оба промахнулись.

Там же в Кишиневе 22-летний Пушкин вступил в масонскую ложу «Овидий», которая вскоре была закрыта. Большие переплетённые книги, ей принадлежавшие, поэт не преминул использовать под стихи. А вот будущие декабристы принимать его в своё тайное общество не спешили. Очевидно, им не внушали доверия пылкий нрав Пушкина и его неразборчивость в друзьях. К тому же, предчувствуя свою жертвенную участь, они не хотели рисковать его талантом, обещавшим стать светочем и гордостью России. Даже лицейский друг поэта Пущин, входивший в организацию, её существование держал от него в секрете, хотя Александр Сергеевич и догадывался о чём-то.