Великие князья Великого Княжества Литовского - [105]
Литвинская шляхта была только «братьей молодшей» панов, пыль у их ног. Вот как отзывался о ней Альбрехт Гаштольд, сравнивая польские и литвинские сеймы: «...Сеймы наши проходят совсем иначе: что решит господар и паны рады, то шляхта обязательно принимает к исполнению: мы же приглашаем шляхту на наши сеймы как бы для чести, для того, чтобы все знали, что мы решаем». С такой ролью литвинская шляхта уже не хотела мириться, она хотела иметь свой голос в государстве, как польские шляхтичи.
Из лагеря под Витебском шляхта двинулась к Вильно и стала перед городскими стенами. Через своих послов шляхтичи начали переговоры с Сигизмундом Августом. Шляхту поддержали и мещане, заявившие, что когда паны рады сорвут унию, то они вместе с шляхтичами выступят против них.
Сигизмунд Август не мог проигнорировать требования шляхты, ибо она отказывалась платить военную подать. Он включил вопрос об унии на очередной сейм. Перед Великим Княжеством Литовским стояла дилемма: или быть завоеванным Московией, или стать польской провинцией. Переговоры с Москвой не приносили положительных результатов. Бояре упрекали литвинских послов за то, что литвины вторглись в царскую «отчину» — Ливонию, и заявляли, что и «Литовская земля — вся отчина государя нашего».
Угроза московского нашествия пугала Сигизмунда Августа. Он ясно видел слабость Великого Княжества Литовского. Денег для найма большого войска не было: он давно раздал в залог многие свои владения и теперь «ходил в долгах». Надежд на «посполитое рушение» не питал. Шляхта больше думала о «золотой вольности», чем о защите государства. Беспокоило короля и отношение православных к войне. Московские князья всегда в войнах с Великим Княжеством Литовским выставляли себя защитниками православия. Несправедливость постановлений Городельской унии о неравенстве политических прав католической и православной аристократии была очевидной. И на просьбу «панов рады наших духовных и светских, княжат, панят, врядников всех земель того паньства нашого отчизною Великого Княжества Литовского» великий князь Сигизмунд Август выдал 7 июня 1563 года в Вильно привилей, которым наделил православных феодалов равными политическими правами с католическими. «Так теж на достоинства и преложеньства всякие, и до рады нашое, и на уряды дворные и земские, не только подданные костелу Римскому от того часу обираны и прекладаны быти мають, але одинако и заровно вси рыцарского стану з народу шляхетского люди веры хрестиянское, яко Литва, так и Русь, кождый водле заслуг годности своее, от нас, господаря, на местца зацные и преложеньства з ласки нашое браны быти мають», — говорилось в привилее. Необходимость в этом акте назрела давно, но предшественники Сигизмунда Августа не решались уравнять политические права православных с католиками и тем самым сохраняли между ними губительное для государства противостояние.
Сам Сигизмунд Август не был религиозным фанатиком. В пост ел скоромное и потешался над ксендзами, его набожность была скорее показной.
В то же время он интересовался Реформацией и не препятствовал распространению ее идей в Польше и Литве. Однажды под влиянием Николая Радзивилла Черного даже решил посетить кальвинский храм. По дороге короля остановил доминиканец Киприан, который схватил коня за удила и воскликнул: «Предки вашей милости ездили на молитву другой дорогой, вон той», — и показал на костел. Хоть Сигизмунд Август был правителем католической страны, но не преследовал ни протестантов, ни православных. Его веротерпимость являлась исключительной среди монархов Европы. И он сожалел о религиозных распрях и желал согласия между церквами. Поэтому мог в 1569 году на Люблинском сейме честно сказать: «Да не подумают, чтобы я решился принуждать к вере кого-либо жестокостью или строгими мерами отягощать чью-либо совесть, не такое мое желание, ибо не мое дело созидать веры — это совершается действием Святого Духа». Тем самым подтвердил свое прежнее утверждение: «Я не король вашей совести».
Тем временем русский царь Иван Грозный собрал огромное войско — 280 тысяч воинов и еще 80 тысяч обозных человек (явно фантастические цифры). Огненный наряд состоял из 200 пушек, четыре из них были настолько огромными, что каждую из них тянула тысяча человек. Такой рати не только Полоцк, но и вся Литва не могли противостоять. 15 февраля 1563 года после полумесячной осады и ежедневного артиллерийского обстрела, спасаясь от пожаров, полочане сдались на милость.
Милость была хуже немилости: «И воеводу Полоцкого Довойну взяли и з женою его с панею, владыку Арсения, и князей и бояр з жонами и з детьми всех на голову вывел полоном, простых людей всех побил и в полон побрал на корен з жонами и з детьми выпленил», — сообщает летопись о «милости» нового великого князя полоцкого, как начал себя величать Иван Грозный.
Получив известие о захвате Полоцка, Сигизмунд Август заплакал. Он даже не стал продолжать Петрковский сейм, где должны были обсудить вопрос об унии, и с «гвалтовною поребою» выехал в Литву. На сейме в Вильно решили созвать посполитое рушение и приняли условия унии с Польшей. Они были такими: единый для Короны и Великого Княжества правитель, выбираемый совместно поляками и литвинами; на общих сеймах решаются дела, которые касаются двух государств, а внутренние вопросы рассматриваются на своих сеймах; все структуры власти сохраняются. Но поляки от такого взгляда на унию отказались — Литва должна была признать себя владением Польши. То, что происходило на Варшавском сейме в начале 1564 года, описал неизвестный шляхтич-литвин: «ижъ панове ляхове дивными розными претекстами хотели, же бы Литву у кабалу записали и в вечную неволю к собе нас взяли». Все старания поляков навязать свои условия встречали дружный протест делегации Великого Княжества во главе с князем Николаем Радзивиллом Черным. А когда он получил сообщение о победе войска литвинов над московской ратью 26 января 1564 года в битве под Уллой, то вовсе отклонил польский проект унии. Тогда поляки насели на слабовольного Сигизмунда Августа, требуя от него высказать свою точку зрения на унию. Он видел унию как объединение Польши и Литвы в одно государство под властью общего правителя и ради этого был готов отказаться от прав на Великое Княжество Литовское в пользу Польского Королевства. Князь Радзивилл Черный протестовал и заявлял, что «тяжело верно служить» господарю, забывшему свою присягу. Сигизмунд Август не внял советам первого своего советника. Теперь он слушал поляков: «Не было ни капли крови польской в государе нашем, только литовская с итальянской смешались, но польское образование притупило его душу, и это Литва на себе почувствует и будет чувствовать, если Бог не смилуется», — так объяснял зависимость от поляков Сигизмунда Августа сын Радзивилла Черного князь Николай Крыштоф Сиротка. И дело не только в польском образовании, а прежде всего в слабости и безволии самого Сигизмунда Августа. Королевское окружение составляли проходимцы, которые потакали его развратным наклонностям. Да он и сам понимал, что является всего лишь коронованной марионеткой. Ничего от него не зависело, ничего он не мог решить. «Да я король, но руки у меня связаны» — горькое признание своего бессилия.
