Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет - [89]

На каком инструменте играл ваш отец?

– Он играл на деревянных духовых, в основном на кларнете. Был джазменом. У него был большой бэнд в 30-е годы – оркестр из сорока музыкантов. В полном составе: струнные, арфа, вокалисты. Сестра отца говорит, что он снялся в кино, в одном из первых звуковых фильмов. Я все пытаюсь разузнать об этом, но не знаю, как назывался фильм. Может быть, мне удастся увидеть, как играет мой отец. Я никогда не видел, как он играет со своим бэндом, но помню, как он играл для меня перед сном. Только почти забыл мелодию этой вещи. Но меня назвали в честь Джерома Керна[184], вот как серьезно относился к нему мой отец.

Как умер ваш отец?

– Он утонул. Ловил рыбу в одной из рек Калифорнии. Мы отдыхали, и я был на берегу. Я видел, как он ушел под воду. Ужасно. Я был совсем маленьким и по-настоящему не понял, что произошло, но потом, конечно, моя жизнь изменилась. Это одно из событий, которое повлияло на мое детство. И все несчастья посыпались потом, когда я был молод.

Например, когда вы потеряли палец?

– Да, это тоже случилось, когда мне было лет пять. Мы с братом Тиффом кололи дрова. Я ставил поленья, а он колол; я поставил одно полено, потом другое, и – бум! Несчастный случай. Мой брат страшно переживал.

Но в то время мы были высоко в горах, а отец уехал в Санта-Круз, что милях в тридцати оттуда, и мама замотала мне всю руку полотенцем. И помнится, мне не было больно. Просто ощущение зуда. С этим у меня не ассоциируется никакой боли. Травму я ощутил только тогда, когда врач ампутировал палец. Мне наложили гипс и много бинтов. И постепенно повязка становилась все меньше, и потом остался один небольшой бинт. И я думал, что, конечно, мой палец под повязкой. Я в это верил. И хуже всего было тогда, когда повязку сняли. «О боже, пальца нет». Но потом все пришло в норму, потому что, когда ты подростком чем-то отличаешься от своих сверстников, это в твою пользу. То, что у меня не было пальца, пошло мне на пользу, когда я был подростком.

Как ваша мама зарабатывала на жизнь?

– Она работала медсестрой в регистратуре, но после смерти отца стала заниматься его баром. У него был небольшой бар по соседству с Союзом тихоокеанских торговых моряков, прямо на пересечении Первой и Гаррисона в Сан-Франциско. Это был дневной бар, бар для трудяг, поэтому я вырос с этими парнями, моряками. Они уходили в море и ходили на Дальний Восток и в Персидский залив, на Филиппины и в другие места, а потом возвращались и день напролет околачивались в баре и разговаривали со мной, еще ребенком. Для меня это было очень занятно.

То есть таковы мои основы. Я вырос в баре. И в те дни Восток все еще был Востоком и еще не был полностью американизирован. Они привозили всякие красивые штучки. Например, у одного парня была самая полная в мире частная коллекция фотографий парусников. Он был старый морской капитан, и у него был «паккард» 1947 года в прекрасном состоянии, который он припарковывал рядом с баром. И много прекрасно сшитых двубортных костюмов по моде 30-х годов. И он рассказывал такие невероятные истории. Вот одна из причин, почему я не смог окончить школу.[185] В школе было слишком скучно. А эти ребята также открывали мне окно в более просторный мир, который казался таким привлекательным и интересным и, знаешь, безумным.

Но ведь были и учителя, которые оказали на вас большое влияние?

– В третьем классе у меня была потрясающая учительница мисс Саймон – просто персик. Она первая заставила меня задуматься над тем, как хорошо рисовать картины. Она говорила: «О, как красиво» – и задавала мне рисовать картинки и расписывать стены и все такое. Как только она увидела, что у меня есть способности, она стала их развивать. Она подбадривала меня, и тогда я впервые услышал, что быть творческим человеком – это возможность жить. «Говоришь, что можешь рисовать целыми днями? Ого! Вот так новость».

Она раздвинула мои горизонты, как прежде моряки. И еще был один хороший учитель. Дуайт Джонсон. Он заразил меня безумием. Он преподавал, когда я учился в седьмом классе, и он был такой увлеченный. У него был старый «родстер» MG TC, знаешь, старик, прекрасный автомобиль. А еще – мотоцикл Vincent Black Shadow, в то время самый скоростной. И он жил только этим. Он открыл мне много нового. Этот парень пристрастил меня к чтению не только научной фантастики. Он научил меня тому, что мысли – это интересно.

Через год вам исполнится пятьдесят. Года дают о себе знать?

– Боже, никогда не думал, что доживу до таких лет. Думал, что и до сорока не доживу, по правде говоря. Я чувствую себя на сто миллионов лет. Правда, это удивительно. В основном потому, что возвращается все то, с чем у меня ассоциируется детство. Шестой десяток теперь представляется таким, каким некогда мне представлялся третий. Как будто затерявшимся где-то далеко во времени.

И я говорю, вот и мы, мы вступаем в наш шестой десяток, и откуда берутся те люди, которые продолжают приходить на наши шоу? Что такого находят они в этих престарелых ублюдках, которые столько лет играют практически одно и то же? То есть что привлекательного находят в этом семнадцатилетние? Ни за что не поверю, что их просто интересуют 60-е годы, когда они еще не родились. Эй, что же, 60-е были интересными, но черт, интересно, знаешь, быть молодым, и никто в молодости по-настоящему не страдает ностальгией. Так как же насчет 90-х годов в Америке? Должно быть, там, в Америке, не хватает веселья. Или приключений. Может быть, в этом дело, может быть, мы – одно из последних приключений Америки. Не знаю.