Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.) - [31]

Все эти «объяснения» довольно нелепы. Авторы не обращают внимания на явные несуразности. Какой же смысл власти, если она понимает всю значимость «отца советской космонавтики», засылать его на прииски, подвергать реальной опасности его жизнь (ведь его «в буквальном смысле спасли от смерти»!) — и тут же «заботиться» об этой жизни, поручая такое дело «вору», своему «агенту»? Если бы власть в то время действительно испытывала потребность в Королёве как в учёном — он бы находился «на шарашке» и неплохо себя чувствовал, работая на систему без всякой «отеческой опёки» «воров»!

Умиляет эта истинно чекистская черта — искать подоплёку нормальных человеческих чувств исключительно в «приказе сверху». Но надобно знать «господам чекистам», что случаев, подобных описанному выше, — десятки, если не сотни! И дело вовсе не в «указаниях» или «секретных формулярах», а в обычных человеческих отношениях.

Например, в 1928 году двадцатилетний питерский студент Дмитрий Лихачёв и его друзья были арестованы за создание студенческого кружка: как раз в то время ОГПУ приступило к ликвидации подобных объединений, считая их «гнёздами контрреволюции». Лихачёва сослали на Соловки, в печально известный УСЛОН — Управление Соловецких Лагерей Особого Назначения. И вот что вспоминает нынешний академик Дмитрий Сергеевич Лихачёв:

Чему я научился на Соловках? Прежде всего я понял, что каждый человек — человек. Мне спасли жизнь «домушник» (квартирный вор) Овчинников, ехавший с нами на Соловки вторично (его возвращали из побега, который он героически совершил, чтобы увидеться вновь со своей «марухой»), и король всех урок на Соловках, бандит и соучастник налётов знаменитого Лёньки Пантелеева — Иван Яковлевич Комиссаров, с которым мы жили около года в одной камере. («Записки и наблюдения»).

Неужто и здесь следует искать «руку ОГПУ»?

По поводу запрета грабить военных — совсем уж просто. Выше мы уже не однажды приводили факты, свидетельствующие о том, что «воровские» «законы», «понятия», «правила» и тому подобные установления создавались и корректировались с обязательным учётом социальных изменений и настроений в обществе. Яркие тому примеры — реакция уголовного мира на введение «расстрельной» 59-й «бандитской» статьи.

То же самое мы видим и в 1939 году, когда «законники» действительно принимают решение не грабить военнослужащих. Надо представлять реальную обстановку тех лет, героику Халхин-Гола, поэтизацию человека в форме… Если уж обычное хулиганство расценивалось как «контрреволюция», то можете себе представить, что такое было ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ АРМЕЙСКОГО ОФИЦЕРА! Это равносильно тому, чтобы самому себе «намазать лоб зелёнкой» (так на блатном жаргоне называется расстрел)! К тому же «блатные» поддерживали свой образ «социально близких», «защитников Советской власти»… Так что какие уж там чекисты; и без них «воры» прекрасно понимали, что к чему. Как говорится, не пальцем деланные…

Авторы «чекистской теории» не поняли главного. Действия «воров» направляло вовсе не ОГПУ. Эту задачу взяло на себя непосредственно руководство страны, власть предержащие. Вырабатывая политику Советского государства, его тактику и стратегию (в том числе и по отношению к уголовному миру), эти люди прямо или косвенно заставляли «уркаганов», «законников», «босяков» поступать тем или иным образом, если те хотели выжить, чувствовать себя спокойно, не вызывать по отношению к себе репрессий…

И это уже не сказка — это чистая правда.

Костюмчик новенький, колесики со скрипом…

Рассказывая о противостоянии «жиганов» и «уркаганов», чрезвычайно интересно обратить внимание и на «воровскую» моду. Профессиональные уголовники даже всем видом своим старались отличаться от «жиганского» мира. Разумеется, «жиганы» как представители «старорежимной» элиты стремились одеваться подчёркнуто элегантно, броско, эффектно — то, что называется «шикарно». Вожакам старались подражать и «жиганята». В уголовном жаргоне даже появилось слово «жиганить» — модно одеваться, форсить. НЭП создавал для этого особо благоприятные условия.

Надо учесть, что далеко не все «благородные бандиты» имели в своё время возможность вращаться в высшем обществе, приобрести хорошие манеры и изысканный вкус. Оказала своё влияние и «нэпманская» волна — мода сытых мещан. Ценились клетчатые пиджаки и лаковые штиблеты, резные трости и соломенные шляпы. Свой вклад внесли и весёлые кронштадтские матросы: неизменный «рябчик» (тельняшка) и брюки-клёш, а также знаменитые кепки-«капитанки», позже заимствованные «уркаганской» модой.

«Урки», напротив, в пику «буржуям» и их «пристяжи» предпочитали народный стиль. Они как бы подчёркивали, что презирают всякую роскошь. Основными атрибутами их одежды были пиджак (желательно «в ёлочку»), «прохоря» — сапоги в гармошку, в которые заправлялись брюки, из головных уборов — кепка-восьмиклинка с небольшим козырьком (та самая «малокозырочка» с дырочками «у самого темени», о которой поёт группа «Любэ»), зимой — шапка-кубанка.

Причём важна была не только одежда сама по себе, но и умение её носить. Например, брюки заправлялись в сапоги с особым напуском, а сами сапоги тоже сжимались «в гармошку» искусным способом — «третями». Как в песне на стихи Михаила Танича: