Великая война. 1914–1918 - [30]
Известие об этом могло бы заставить русского царя изменить решение об отмене всеобщей мобилизации, принятое вечером 29 июля. Однако этот вопрос и так уже был согласован. В четверг 30 июля Сазонов, Сухомлинов и Янушкевич — министр иностранных дел, военный министр и начальник Генерального штаба — весь день слали Николаю II донесения, полные опасений, что перевод русской армии на военное положение займет намного больше времени, чем понадобится Австро-Венгрии и Германии.
Николай отдыхал в своей летней резиденции в Петергофе — плавал, играл в теннис и лелеял надежды на мир, рассчитывая на добрую волю своего кузена Вилли. Днем Сазонов поехал в Петергоф — он считал, что необходима личная встреча с императором. Николай был взволнован — утром он принял французского посла Палеолога. Дипломат, похоже, уже считал войну между Францией и Германией неизбежной и стремился заручиться обещанием России поддержать в этом случае его страну до того, как начнутся боевые действия[93]. У российского министра иностранных дел имелись и другие резоны кроме обязательств перед Францией: Сазонова заботило, что, если Россия потеряет свое доминирующее влияние на Балканах, этим воспользуются турки и попытаются перекрыть ей пролив Босфор, который обеспечивал русским кораблям выход из Черного моря в Средиземное, а также на океанские просторы. Днем в четверг 30 июля министр иностранных дел поделился всеми своими опасениями с императором. Присутствовавший при разговоре генерал-адъютант Илья Татищев, личный представитель царя при кайзере, заметил: «Да, это трудный вопрос». — «Я его решу», — ответил Николай[94]. Решал он недолго. Очень скоро Сазонов телефонировал Янушкевичу и сказал, что император подписал приказ о всеобщей мобилизации. «Теперь можете разбить свой аппарат», — сказал в заключение министр иностранных дел. Дело в том, что начальник Генерального штаба грозился разбить телефон, когда в следующий раз получит приказ о всеобщей мобилизации, чтобы опять не услышать о его отмене. Янушкевич поклялся, что станет недоступным, а процесс в это время не только начнется, но и дойдет до того, что повернуть обратно станет невозможно.
Час пробил. В тот же вечер объявления с указом о мобилизации появились на улицах Санкт-Петербурга и всех остальных российских городов. Резервистам было предписано явиться на сборные пункты на следующий день, в пятницу 31 июля. По каким-то до сих пор неизвестным причинам официальное сообщение о том, что было известно каждому русскому человеку, достигло Лондона и Парижа только вечером того же дня. Британский посол не спешил воспользоваться телеграфом, а телеграмма Палеолога почему-то задержалась… Немцы оказались проинформированы, что называется, вовремя. Они все знали уже в пятницу утром. В 10:20 в Берлин поступила телеграмма от немецкого посла в Российской империи графа Фридриха фон Пурталеса: «Первый день полной мобилизации русской армии — 31 июля»[95]. Именно этого ждал Мольтке. Теперь будет получено разрешение, необходимое для принятия превентивных мер, которые он считал жизненно важными. Бетман-Гольвег ожидал совсем других новостей… Вплоть до получения телеграммы он сохранял надежду, что Австрию удастся склонить к прямым переговорам с Россией и Россия в конечном счете признает войну против Сербии локальной. Теперь этого уже не будет. В 12:30 пришло известие о всеобщей мобилизации в Австрии. Настал черед действовать немцам. Еще через полчаса Германия объявила состояние угрозы военной опасности.
Данное состояние являлось внутренней мерой, не включающей мобилизацию. Тем не менее с учетом того, что Россия и Австрия уже приводили свои армии в боевую готовность, немцы пришли к выводу, что тоже объявят мобилизацию, если русские не отменят свою. Ультиматум с этим условием был отправлен днем 31 июля, в начале четвертого, — в Санкт-Петербург и Париж. В каждом содержалась следующая фраза: «[Германия] объявит мобилизацию, если Россия не отменит все военные мероприятия, направленные против нас и Австро-Венгрии». От России в течение 12 часов требовали получения твердых гарантий относительно этого, а французов предупреждали, что мобилизация неизбежно означает войну, и предлагали в течение 18 часов объявить о нейтралитете в русско-германском военном конфликте[96].
Таким образом, полдень 31 июля стал кульминацией кризиса, который начался 34 днями раньше убийством в Сараеве наследника австро-венгерского престола. Реальная продолжительность коллапса была гораздо меньше. С террористического акта, 28 июня, до завершения австрийского расследования и признания заговорщиков, 2 июля, прошло всего пять дней. Австрийцы могли бы решиться действовать сразу и сделать это в одностороннем порядке — не отыскивая себе союзников, и тогда вмешательство России, всегда благоволившей к сербам, стало бы маловероятным. Вместо этого Австрия добивалась поддержки Германии, которую получила 5 июля, через восемь дней после убийства Франца Фердинанда и его супруги. Далее последовала пауза, длившаяся 19 дней, — австрийцы ждали окончания государственного визита французского президента в Российскую империю. Таким образом, реальное начало кризиса можно датировать днем появления австрийской ноты Сербии, в которой устанавливалось время ответа (48 часов), то есть 24 июля. По истечении этого срока, в субботу 25 июля, дипломатическая конфронтация внезапно превратилась в военный кризис. Такое развитие событий оказалось неожиданным для всех сторон. Австрия действительно хотела наказать Сербию, но только Сербию и никого другого. Германия желала дипломатического успеха, который поддержал бы престиж ее союзницы Австрии в глазах всей Европы, но не войны. Россия тоже воевать не собиралась, но не учла, что ее поддержка Сербии не просто усилит опасность вооруженного конфликта, а сделает его неизбежным.
