Великая война. 1914–1918 - [164]

Перед перерывом, 27 августа, была предпринята еще одна попытка захватить два давно перекореженных леса, Гленкорс и Инвернесс, расположенные к северу от развалин деревни Гелювельт. Официальная история признает, что земля была «такой скользкой от дождя и такой изрытой наполненными водой воронками от снарядов, что продвижение оказалось медленным, а заградительный огонь вскоре перестал защищать солдат, сначала шедших маршем всю ночь, а затем десять часов ждавших сражения. Наконец около двух часов пополудни оно началось, но передовые части практически сразу остановились. Непроходимая топь… Плотный огонь немцеа… Эдвин Воган, офицер 1-го Уорикширского полка, так описывает попытку наступления:

Мы ковыляли по дороге, а вокруг взрывались снаряды. Шедший впереди меня вдруг остановился. Я раздраженно выругался и пнул его под зад коленом. Он очень тихо сказал: «Я ослеп, сэр» — и повернулся ко мне. Глаза и нос этого солдата были вырваны осколком. «О боже! — воскликнул я. — Прости, сынок… Держись твердой земли…» Он остался позади, спотыкающийся, среди окутавшей его тьмы. <…> Из-за спины медленно прополз танк и открыл огонь. Через секунду от него осталась лишь искореженная груда металла — в машину попал крупнокалиберный снаряд. Почти стемнело, и враг больше не стрелял. Преодолевая последнюю полосу грязи, я видел, как вокруг дота взрываются гранаты. Несколько наших бросились к нему с другой стороны. Когда мы подошли, немцы выскочили наружу с поднятыми руками. <…> Мы отправили 16 пленных в тыл по открытому полю, но они прошли не больше ста метров — немецкий пулемет скосил всех до одного.

Внутри дота Воган обнаружил раненого немецкого офицера. Появились санитары с носилками, на которых лежал британец. Он слабо улыбнулся Эдвину. «Куда вас ранило?» — спросил Воган. «В спину, рядом с позвоночником. Не могли бы вы вытащить из-под меня противогаз?» Воган срезал сумку и вытащил ее. Потом раненый попросил сигарету. Данхем, сослуживец Вогана, дал ему сигарету — лежащий на носилках взял ее губами. Воган чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, но она уже упала несчастному на грудь — он был мертв. Эдвин Воган вышел из дота и наткнулся на группу немцев с поднятыми вверх руками.

Пленные окружили меня, подавленные и измученные. Они рассказывали о трудностях своей окопной жизни. «Nichts essen, Nichts trinken!»[596] И взрывы, взрывы, взрывы… Я не мог выделить сопровождающего, чтобы отвести их в тыл, и распределил по воронкам вместе с моими людьми, которые тут же засуетились и стали делиться с пленными своим скудным пайком.

В темноте из других воронок со всех сторон доносились стоны и крики раненых. Слабые, протяжные и прерывистые стоны, исполненные муки, и пронзительные вопли. Я с ужасом понял, что десятки тяжелораненых, наверное, заползли в новые воронки от снарядов в поисках укрытия, а теперь вода поднимается, и они, неспособные двигаться, могут захлебнуться. Перед моими глазами стояли жуткие картины — искалеченные лежат там. Они верили, что товарищи найдут их, а теперь умирают мучительной смертью, одинокие среди мертвых, в непроницаемой тьме. А мы ничем не могли им помочь… Данхем тихо плакал рядом со мной. Все были под воздействием этих жалобных криков...

День 27 августа заканчивался для лейтенанта Вогана поистине кошмаром. Незадолго до полуночи на смену его части пришла другая, и Воган повел выживших назад, на позиции, которые они оставили 25 августа.

Мы шли, спотыкаясь, по дороге. Крики раненых почти стихли, и причина была очевидна — вода дошла до края воронок. <…> Я с трудом узнал [штабной блиндаж], в него попали несколько снарядов, и у входа лежала груда тел. Толпы [солдат] бежали сюда в поисках укрытия и были сражены шрапнелью. Мне пришлось перебираться через них, чтобы попасть в штаб. И тут ко мне протянулась рука и вцепилась в мундир. Охваченный ужасом, я выдернул из горы трупов живого человека.

Следующим утром Воган начал осматриваться на позициях.

… Мои наихудшие опасения подтвердились. У походной кухни стояли четыре маленькие группы растрепанных, небритых мужчин, которых штабные расспрашивали, кого они видели убитыми или ранеными. Это был ужасный список… от нашей маленькой сплоченной банды из 90 человек в живых остались только 15[597].

История, рассказанная Эдвином Воганом, типична для того, что происходило во время Третьей битвы при Ипре. Потери были меньше, чем на Сомме за такой же период, — с 31 июля 18.000 убитых и пропавших без вести (большинство последних составляли раненые, утонувшие в воронках от снарядов) и 500.00 раненых, но сражение становилось все гибельнее. Укрыться от вражеского наблюдения на местности, где уже не было ни растительности, ни строений, и к тому же размокшей от дождя, стало невозможно. На обширных пространствах, полностью затопленных водой, снаряды прицельно падали почти без перерыва и превращались в смертельный шквал при любой попытке атаки на цели, которые казались близкими, но становились недостижимо далекими по мере того, как неудача следовала за неудачей.

4 сентября Хейга вызвали в Лондон, чтобы он обосновал продолжение наступления, даже ограниченного, как предлагал осторожный Пламер. Ллойд Джордж, анализируя ход войны в целом, заметил, что Россия практически вышла из игры, а Франция лишь удерживает собственные позиции, поэтому со стратегической точки зрения им лучше поберечь своих солдат и ресурсы до прибытия в 1918 году американцев. Хейг, которого поддерживал Робертсон, настаивал, что Третья битва при Ипре должна продолжаться именно из-за слабости союзников. Аргументы его были неубедительны — Людендорф уже перебрасывает дивизии с Западного фронта, чтобы помочь австрийцам, но у Ллойд Джорджа они оказались еще слабее — необходимо одержать победу против турок и на Итальянском фронте. Словом, Хейг настоял на своем. Генри Уилсон, бывший заместитель начальника Генерального штаба и убежденный западник, с характерным для него цинизмом отметил в своем дневнике, что план Ллойд Джорджа состоял в том, чтобы дать Хейгу веревку, на которой тот повесится. Вероятно, подозрение, что премьер-министр хотел сместить своего главного подчиненного из числа военных, но не решался это сделать, пока тот не скомпрометирует себя полным провалом, не лишено оснований