Великая трансформация. Политические и экономические истоки нашего времени - [44]
Правда, многие авторы сетовали на разрушительные последствия огораживаний; другие рассуждали о том пагубном влиянии, которое оказывают на занятость в деревне резкие перепады промышленной конъюнктуры. В целом, однако, создается впечатление, что в пауперизме видели тогда явление sui generis[35], социальную болезнь, порождаемую множеством причин, большинство из которых действует лишь потому, что в законодательстве о бедных не нашлось против них надлежащего средства.
Правильный же ответ почти наверняка был таков: обострение проблемы пауперизма и повышение местных налогов в пользу бедных были вызваны ростом того, что сегодня мы бы назвали скрытой безработицей. Но подобный процесс не мог быть очевидным в те времена, когда даже занятость оставалась обычно до известной степени невидимой, как это было по необходимости в надомном производстве. Мы, однако, все еще не ответили на следующие вопросы: в чем причина этого роста числа безработных и не полностью занятых? И почему признаки надвигающихся перемен в промышленности ускользнули от внимания даже самых наблюдательных из современников?
Объяснение следует искать главным образом в огромных колебаниях торговли, которые на этом раннем этапе способны были заслонять абсолютный ее рост. Последнее обстоятельство приводило к увеличению занятости, тогда как указанные колебания влекли за собой гораздо более значительный рост безработицы. Но если общий уровень занятости повышался медленно, то рост безработицы и неполной занятости происходил довольно быстрыми темпами. Таким образом, формирование того, что Фридрих Энгельс назвал резервной армией труда, опережало создание промышленной армии в собственном смысле слова.
Отсюда вытекало одно важное следствие: связь между безработицей и общим ростом торговли легко могла остаться незамеченной. В ту пору нередко указывалось, что рост безработицы обусловлен значительными колебаниями торговли; люди, однако, не замечали, что эти колебания были внешней частью глубинного процесса, еще более широкого по своему масштабу, а именно общего роста коммерческой деятельности, которая все в большей степени основывалась на промышленном производстве. Современники не усматривали связи между по преимуществу городскими мануфактурами и огромным увеличением числа неимущих в деревне.
Рост совокупного объема торговли естественным образом увеличивал занятость, тогда как территориальное разделение труда в сочетании с резкими перепадами в торговле вызывало глубокие сдвиги в системе занятий как сельского, так и городского населения, которые влекли за собой стремительный рост безработицы. Приходившие издалека слухи о высоких зарплатах порождали у бедняков чувство неудовлетворенности теми заработками, на которые он мог рассчитывать в сельском хозяйстве, внушая антипатию к подобному труду как слишком низко оплачиваемому. Промышленные районы той эпохи, напоминавшие новооткрытую страну, вторую Америку, манили к себе тысячи иммигрантов. Но миграция обычно сопровождается весьма значительной ремиграцией. А что подобный отлив в сторону деревни действительно имел место, подтверждается, судя по всему, и тем фактом, что абсолютного уменьшения сельского населения не наблюдалось. Таким образом, общие сдвиги в структуре населения происходили по мере того, как различные его группы втягивались на разные сроки в сферу торговли и промышленности, а затем, оставшись без работы, медленно возвращались в свою исконную сельскую среду.
Значительная доля социального ущерба, причиненного английской деревне, объяснялась на начальном этапе тем пагубным влиянием, которое торговля оказывала непосредственно на сельские районы. Революция в сельском хозяйстве, вне всякого сомнения, предшествовала революции в промышленности. Как огораживания общинных угодий, так и создание крупных, компактных земельных массивов, которыми сопровождался бурный прогресс в агротехнике, произвели сильнейшее разрушительное действие. «Война хижинам», захват приусадебных наделов и огородов, лишение крестьян прав на пользование общинным выгоном подрывали две главные опоры домашнего производства — семейный заработок и сельскохозяйственную по характеру среду. Пока домашнее производство дополнялось теми возможностями и удобствами, которые предоставляли работнику собственный огород, клочок земли или право выпаса, его зависимость от денежных доходов не была абсолютной; участок под картофель, неразработанная пустошь, корова или даже осел на общинном выгоне существенно меняли дело, и потому денежный заработок семьи был чем-то вроде страхования по безработице. Рационализация же сельского хозяйства неизбежным образом вырывала работника из привычной почвы и делала его социально незащищенным.
В городских условиях бедствия, порожденные новым бичом нерегулярной занятости, были, разумеется, вполне очевидными. Обычно работа в промышленности считалась бесперспективным занятием. «Рабочие, которые сегодня трудятся полный рабочий день, завтра могут оказаться на улице и будут жить подаянием…» — писал Дэвид Дэвис и добавлял: «Отсутствие гарантий занятости — вот самый ужасный результат последних нововведений». «Когда небольшой город, который кормится работой на мануфактуре, теряет ее, жители его, как будто разбитые параличом, мгновенно превращаются в обузу для прихода, но и это еще не все несчастья», ибо теперь жестоко мстит за себя разделение труда: напрасно безработный мастеровой возвращается в родную деревню, ведь «ткач уже ни к чему не способен приложить свои руки». Фатальная необратимость урбанизации обусловлена этим простым фактом, фактом, который предвидел Адам Смит, когда характеризовал промышленного рабочего как уступающего в интеллектуальном развитии самому убогому земледельцу, ибо последний, как правило, способен выполнять любую работу. Однако вплоть до того времени, когда Адам Смит опубликовал свое «Богатство народов», рост пауперизма не был устрашающим.
