Великая Северная экспедиция - [55]

Яковлев писал про этих охотников «истребления ради истребления»: «Они тем коровьим табунам, подле берегу в море обретающимся, чинят сугубую трату и гибель, так что из них человек с берегу или неглубоко заходит в море и колет упомянутое поколюкою[49], привязавши на долгий шест, и ранит одну или другую корову смертью. Но те раненые коровы уходят в море и тамо, когда от ран обессилеют, тогда морем на берег не скоро мясо их вымётывает, и через долгое время после колотья каждая корова, если нераспластанная, искисает и к пище негодная бывает. И так оный промысел коров немноголюдством хотя и много колют, да к рукам их ни одна свежая корова не приходит, а затем они претерпевают разный голод, а коровьим табунам чинят искоренение, которое подлинно считаться может без сумнения». Яковлев указывал на высокую полезность животного, всячески ратовал за прекращение безобразной, бесцельной бойни, но ничто не помогало.

По исследованиям американского учёного Стейнегера, особенно заинтересовавшегося вопросом о морских коровах и подробно по оставшимся скудным данным изучившего их, животное было совершенно истреблено очень быстро после его открытия; уже в 1768году морской коровы не существовало, в этом году последний её экземпляр был убит неким Поповым. Однако Норденшельд, посетивший Берингов остров в 1879 году, полагает, что конец морским коровам пришёл значительно позже, а именно в 1854 году.

Когда учёные спохватились и пожелали выяснить тайну замечательного животного, «промежуточного звена между рыбой и тюленем», «полуженщины-полурыбы», было уже поздно. Самые тщательные поиски, с целью добыть хоть один экземпляр, не привели ни к каким результатам. Каждый корабль, отплывавший в Берингово море, получал особую инструкцию относительно морской коровы, капитану была гарантирована крупная премия за всякое сообщение о ней. Но ни один из них с тех пор не привёз о животном никаких известий. Замечательная сказочная сирена сгинула навсегда.

В настоящее время скелеты морской коровы в полном виде находятся в Зоологическом музее Академии Наук в Ленинграде, в Лондоне, Гельсингфорсе, Стокгольме и Вашингтоне. На острове Беринга скелеты морской коровы в некотором расстоянии от современного берега находят и поныне. Обыкновенно они залегают в слое торфа, густо поросшего травой, на месте древнего морского берега, впоследствии приподнявшегося. Сирены и в частности морские коровы являются группой животных очень древних. Остатки их находили в третичных отложениях различного возраста — от эоцена до плейстоцена — во многих местах Европы, а именно в Англии, Голландии, Бельгии, Франции, Германии, Австрии и Италии, а также близ Каира. В Америке ископаемых сирен находили также в Новой Каролине, Нью-Джерси и на острове Ямайке.

Другим блюдом в меню наших путешественников было включено мясо морского бобра, ныне почти совершенно истреблённого. В международном постановлении об охране тюленя в северной части Тихого океана указывается также на настоятельную необходимость охраны морского бобра. По данным Бросса[50], их осталось всего лишь несколько экземпляров, между тем как сто лет тому назад каждый залив, каждый сколько-нибудь защищённый выступ, как уединённый скалистый остров Берингова моря, кишели этими весело игравшими, в высшей степени изящными животными. Ещё около восьмидесяти лет тому назад в бухте Сан-Франциско бобры водились тысячами.

За 9 месяцев своего пребывания на острове Беринга наши путешественники напромышляли здесь 700 бобров, шкуры которых они вывезли на Камчатку. «Мех морского бобра, — говорит Стеллер, — превосходит меха самых лучших речных бобров длиною своих волос и красотою цвета до такой степени, что не может выдержать с ними никакого сравнения… Живой морской бобёр — красивое, приятное животное, отличающееся весёлым и забавным нравом, а в семейной жизни — это крайне ласковое и привязчивое существо! Морские бобры больше держатся семьями, в состав которых входят самец, самка, полувзрослые детёныши и сосунки. Привязанность к детёнышам так велика, что они решаются подвергать себя самой большой опасности, лишь бы выручить отбираемых от них детёнышей. В последнем случае матки плачут, как дети, и сильно тоскуют по ним».

Мясо морского бобра также пришлось весьма по вкусу нашим путешественникам, они уверяли, что оно много вкуснее тюленьего, мясо же сосунков напоминало им барашка.

На острове оказалось прямо несметное множество песцов; питавшиеся отбросами моря, они размножились на острове до невероятности. Совершенно не боясь человека, они проделывали здесь такие штуки, которые Стеллер сравнивает только с историей проделок обезьян на острове Саренбурге, рассказанных неким Альбертом Юлиусом. Стеллер, хорошо изучивший этого умного и хитрого пушистого зверька, рассказывает о нем изумительные вещи. Песцы, — по его словам, — «забирались в жилища и днём и ночью и таскали решительно все, что только могли унести, даже вовсе не нужные им предметы, как то: ножи, палки, мешки, сапоги, чулки, шапки и т. п. Они научились до такой степени искусно откатывать бочки с запасами в несколько пудов и так ловко извлекать из них мясо, что первое время, — пишет Стеллер, — мы положительно не могли приписывать подобные проделки им. Во время обдирания шкуры с какого-нибудь животного нам часто случалось закалывать ножом по два, по три песца потому, что они старались вырвать у нас мясо из рук. Если мы что-либо зарывали самым тщательным образом и заваливали это каменьями, то песцы не только всегда находили скрытое, но и умудрялись сдвигать тяжёлые камни. Они поступали в этом случае, как люди: подрывали камень и, навалившись на него плечами, изо всех сил помогали друг другу. Если мы клали какую-нибудь вещь на высокий столб, надеясь оградить её этим способом, — они подрывали его до тех пор, пока он не сваливался; или один из песцов взбирался на шест, подобно обезьяне или кошке, и необыкновенно хитро и ловко сбрасывал с него лежащую вещь.