Великая русская революция, 1905-1922 - [142]

Дореволюционный офицерский корпус в октябре 1917 года разделился, но категорически неверным было бы утверждать, что подавляющая часть царских офицеров оказалась в Белой армии. Генерал Деникин в этой связи отмечал: «не может быть никаких сомнений в том, что вся сила, вся организация и красных и белых армий покоилась исключительно на личности старого русского офицера»[745]. «Русское офицерство, — поясняет он, — в массе своей глубоко демократичное по своему составу, мировоззрениям и условиям жизни, с невероятной грубостью и цинизмом оттолкнутое революционной демократией и не нашедшее фактической опоры и поддержки в либеральных кругах, близких к правительству, очутилось в трагическом одиночестве. Это одиночество и растерянность служили впоследствии не раз благодарной почвой для сторонних влияний, чуждых традициям офицерского корпуса, и его прежнему политическому облику, — влияний, вызвавших расслоение и как финал братоубийство»[746].

Практически невозможно определить, какова доля офицерства, служившего сторонам конфликта по глубоко внутренне обоснованным идейным соображениям. Представляется, что она была невелика. Выбор той или иной силы сплошь и рядом был делом обстоятельств. Яркий пример — метания на оккупированной Украине героев «Белой гвардии» Булгакова, под руководством немцев создававших офицерские отряды для борьбы с Петлюрой. Ниже, подробно рассматривая кровавые события в Ярославле 1918 года, мы вновь увидим, сколь шатки были основания для выбора между красными и белыми, сколь незначительные факторы подчас играли в нем роль.

Слишком часто речь шла о простом бегстве от хаоса к порядку, или к тому, что воспринималось как силы порядка, — пусть и по старой памяти. В значительной мере именно этим объясняется выбор офицерства в пользу Белой армии на начальном этапе Гражданской войны. И именно в этой связи симпатии по ходу противостояния менялись — по мере разложения белых сил и эволюции красных. В современной публицистике и отчасти в исторических публикациях почему-то совершенно не учитывается тот факт, что Красная армия с 1918 по 22 год прошла огромный путь от плохо вооруженных полуанархических отрядов, чуть ли не банд, до дисциплинированной, отлично организованной структуры. Офицер Н. Воронович вспоминал о событиях 1920-го в районе Сочи: «Впервые после 1918 года я увидел красноармейцев и был поражен их дисциплинированностью и военной выправкой, так резко отличавшей их от прежних разнузданных, необученных и наводивших страх даже на самих комиссаров, солдат красной гвардии. Через некоторое время по приезде в Сочи я имел возможность еще более убедиться в коренной реорганизации красной армии, которая нисколько не отличалась, а в некоторых отношениях была даже лучше организована, чем прежняя дореволюционная русская армия»[747].

Другой офицер, участник Белого движения П. Макушев, вспоминал о 1920‑м: «По главной улице проходит конница, бригада в полном составе. «Куда деникинской коннице до этой…», — слышу сзади в толпе голос. Оборачиваюсь и… удивлению нет границ: в говорившем узнаю одного из помощников атамана М<айкопского> отдела»[748].

Следует, конечно, учитывать относительную добровольность выбора стороны конфликта — уже летом 1918 года Советы перешли к мобилизации в армию бывших царских офицеров. Однако мобилизация существовала и в Белой армии, а сама специфика конфликта была такова, что перейти на другую сторону не являлось задачей, заведомо невыполнимой.

Распространенным мифом является широкое применение Советской властью заложничества семей военспецов (как называли привлеченных в РККА офицеров) с целью добиться их покорности. Для обоснования этих утверждений приводят, как правило, грозные приказы Троцкого, например, от сентября 1918 года: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец, не останавливаясь ни перед какими мерами… Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т. Аралова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей»[749].

Однако даже эти приказы, если выстроить их в хронологическом порядке, позволяют усомниться в том, что хоть какие-то действия во их исполнение принимались. В декабре, — через три месяца, — Троцкий телеграфирует в отдел военного контроля РВСР, что со времени прошлой телеграммы «произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, занимающих командные посты, но ни в одном из случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была произведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо. Предлагаю Вам в кратчайший срок заняться выполнением возложенной на Вас в свое время задачи»