Великая русская революция, 1905-1922 - [13]

Марксистская теория подсказывала, что пролетариат в условиях буржуазной революции может бороться за осуществление прогрессивной программы лишь совместно с буржуазией. Главное, что интервал, который потребуется для перехода от буржуазной формации к социалистической, никак теорией не оговаривался. Подразумевалось, что он будет немалым — капиталистическая формация Англии существовала ко времени Маркса уже почти два века. Отсюда меньшевики, вслед за западными социал‑демократами, делали вывод о неизбежно долгом капиталистическом периоде развития. Свою роль в нем они определяли достаточно четко — на первом этапе поддержка буржуазии против остатков феодализма, на втором — роль лояльной оппозиции, борьба за права рабочих в рамках буржуазной республики.

Отсюда, в частности, и декларируемая форма партийной организации — больше соответствующая парламентской работе, чем революционной борьбе. Членом партии, с точки зрения меньшевиков, мог считаться любой, поддерживающий партийные идеи и заявивший об этом (нужно отметить, что это была и классическая партийная формула того времени). Так достигалась столь необходимая массовость, широкая поддержка — но и организационная аморфность.

Напротив, Ленин добивался создания компактной, хорошо идейно оснащенной революционной партии с централизованным руководством, готовой возглавить пролетариат при первых признаках революционного взрыва. В этой связи меньшевики обвиняли Ленина в стремлении к заговорам, в желании организовать восстание вместо того, чтобы дождаться закономерного развития событий. Это была палка о двух концах — Ленин обвинил меньшевиков в «экономизме». И хоть его обвинения были выражены осторожно и иносказательно, определенная доля истины в них присутствовала. Речь шла не только о том, что в меньшевистском крыле осели многие бывшие «экономисты», но и в целом о меньшевистском взгляде на революцию. На стремление использовать легальные методы, бороться за экономические права рабочих, превращая эту деятельность в политическую цель после завершения буржуазной революции. При этом игнорируя вопросы ее свершения[36].

На самом деле это противоречие крылось в самой марксистской теории. Опора на экономический базис создавала впечатление предопределенности и в вопросах политической надстройки (базис формирует надстройку). Зарождающийся в феодализме капитализм пришел к своей революции в силу развития производительных сил и производственных отношений. Паровой двигатель, связанный ременной передачей с ткацким станком, сделал для революции больше, чем все современные ему гуманисты.

Вопрос роли личности, социального движения в истории остался у Маркса практически не разработанным — в силу концентрации на экономико-политических факторах.

Может ли надстройка влиять на базис? Кто определяет развитие истории — человек, прогресс, научно обоснованные законы истории? И главное — должна ли надстройка влиять на базис, не будет ли это нарушением исторической закономерности, не стоит ли успокоиться и подождать неизбежного итога?

Впоследствии Энгельс под давлением «молодых марксистов» был вынужден признать: «Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодежь иногда придает большее значение экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчеркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось место и время отдать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии»[37].

Сегодня мы отлично знаем, как политические решения влияют на базис — от рузвельтовского «социализма», через советский строй и до диктаторских решений по спасению еврозоны. Но это знание конца XX — начала XXI веков. Тогда же, по сути, роль человека в истории оставалась неопределенной, и трактовки теории были уделом самих марксистов. Меньшевики стояли на фаталистических позициях неизбежности буржуазной революции, большевики полагали предсказанную Марксом неизбежность недостаточной — революции происходят в соответствии с законами, но совершают их не законы, а люди, требующие политического руководства.

Но существенное противоречие крылось и в концепции Ленина. Не совсем ясна была роль вертикально организованной социалистической революционной партии, готовой встать во главе пролетариата — в условиях только зарождающейся буржуазной революции. Ведь направляющая роль, согласно всем теоретическим выкладкам, должна была принадлежать буржуазии.

Промежуточную точку в споре поставила революция 1905 года. Пассивная, а иногда и контрреволюционная роль буржуазии потребовала адекватного ответа со стороны революционных идеологов России. У Мартова, уверенного в универсальности формационного подхода, такого ответа не нашлось. Ввиду отсутствия восставшей буржуазии ему не с кем было заключать теоретически обоснованный союз, некому было оказывать поддержку. У Ленина ответ нашелся. Но в описании революции в России он отошел от классовой и формационной риторики, совершив «обратный» переворот в идеологии: на том особом пути, по которому шла Россия, он объявил революцию не буржуазной, не социалистической — народной, а движущей силой — пролетариат и крестьянство, то есть большинство народа.