Великая победа на Дальнем Востоке. Август 1945 года: от Забайкалья до Кореи - [52]

Окончательно согласовав вопрос о составе делегации принца Коноэ с премьер-министром Судзуки, министр иностранных дел Того в середине дня 12 июля тотчас направил телеграмму послу Японии в Москве Сато. Ему поручалось лично посетить наркома иностранных дел Молотова и вручить письмо, в котором попросить его согласия на приезд в Советский Союз высокой японской делегации во главе с экс-премьером Коноэ в качестве официального представителя императора. На следующий день Сато был принят заместителем наркома иностранных дел Лозовским и вместе с письмом премьер-министра Судзуки вручил ему послание Хирохито, выражавшего «свою волю, чтобы положить скорее конец войне» и восстановить мир на Дальнем Востоке.

Послание императора, однако, игнорировало очевидную реальность. Без всяких на то оснований Хирохито заявлял: «Безоговорочная капитуляция, на чем настаивают США и Англия, не может быть принята Японией, но, если на этом не будут настаивать, Япония может пойти на компромисс по другим вопросам». И в безвыходной ситуации Япония добивалась особого к себе расположения со стороны невоюющего пока что с ней северного соседа. Советы, однако, действовали строго в рамках принятых союзниками договоренностей.

Все попытки посланника Касэ выйти на контакт с американским резидентом в Европе Даллесом ни 14, ни 15 июля не увенчались успехом. На все его запросы шведский банкир Якобсен отвечал, что «предмет их жгучего интереса» находится где-то в Германии и вообще маловероятно, что в ближайшее время Даллес снова объявится в Швейцарии. Ни военный, ни военно-морской атташе, генерал Окамото и капитан 2-го ранга Фудзимура, также ничего разузнать не смогли. Тупиковая ситуация угнетала. Вечером 16 июля Касэ сообщил в Токио телеграммой, что его связь с американским представителем временно прервалась из-за отсутствия «адресата».

Настойчиво, но одинаково безуспешно добивался получения ответа на письмо своего правительства и посол Сато в Москве. Единственное, что ему все же удалось узнать 16 июля, так это неприятную весть о том, что нарком Молотов временно отсутствует в столице, а без него кто же решит столь важный вопрос — принимать или не принимать высокую японскую делегацию?

После 24 июня, став свидетелем грандиозного Парада Победы на Красной площади, посол Сато почувствовал себя в Москве крайне неуютно. Практически ежедневно затем он с ужасом представлял себе, что показанная во время парада военная мощь Советов не сегодня-завтра будет брошена против «старомодной армии» его страны. Сато был совершенно уверен, что в Токио не вполне осознают нависающую над ней смертельную опасность. Посол Великой Империи сделал для себя однозначный вывод, что перед такой мощью и Квантунской армии не устоять. Тревоги нарастали. Военные из атташата ежедневно докладывали послу, что поток воинских эшелонов в восточном направлении не уменьшился и в июле. Ориентировочные подсчеты о переброске советских войск устрашали, нагнетали обстановку.

Начальник Генштаба армии генерал Умэдзу стал в последнее время частым собеседником министра иностранных дел Того. Сведения, которыми оба они располагали в силу повседневных служебных обязанностей, взаимно дорисовывали картину трудных будней на военном и дипломатическом фронтах. Противоречивые «векторы» нелегко было направить в одну сторону, свести к «общему знаменателю», но это надо было сделать, чтобы выработать приемлемые решения. Всем хотелось быть «на плаву».

К необходимости подобных действий обязывали и бурные заседания Высшего совета по руководству войной, которые уже мало что давали практически, но все же помогали его членам установить близкое к реальности фактическое положение вещей. Кстати, никто уже не отрицал, что оно складывалось ужасным, но всех терзала ближайшая перспектива — ведь так хотелось заранее узнать, что ждет Великую Империю за «горизонтом».

Начальник Генштаба армии высказался осторожно:

— Вы, Того, несомненно, знаете больше, что творится в Европе, но на волне недавних перемен и вам нелегко разглядеть ближайшее будущее. Десять лет Гитлер проводил свою авторитарную политику, не боясь, ошибиться.

«Первый дипломат» Японии не стал скрывать обуревавших его пронзительных тревог:

— Больше или меньше знать или понимать, Умэдзу, — все это в нынешней обстановке носит весьма относительный, я бы даже сказал, весьма условный, проблематичный характер. Всегда и любому человеку трудно быстро перестроить свои ориентиры на противоположные, но именно так случилось с Японией. Судьба Великой Империи требует от нас быстрой и кардинальной перестройки.

— Что вы имеете в виду, Того?

— Только то, Умэдзу, что еще недавно, даже год и тем более два-три года назад Япония, выступив в удобный момент против Советов на Востоке, возможно, могла склонить военную чашу на сторону рейха. Мы этого не сделали. Упустили свой шанс. Ждали еще более убедительных побед германского фюрера, чем те, что вермахт одержал в сорок первом под Вязьмой, в сорок втором в Крыму и под Харьковом. Теперь ясно и нам, что тогда были последние звездные месяцы вождя германского народа...

— Какая у вас тонкая философия, Того, — вкрадчиво прервал причитания министра иностранных дел начальник Генштаба армии. — Выходит, определенный, обоснованный риск не заказан не только военным, но и дипломатам?