Великая Отечественная война глазами ребенка - [3]

Мы, дети, быстро нашли общие интересы и даже выгоду для обеих семей. Немцы, прежде чем расквартировать солдат, направляли интенданта, который скрупулёзно, по–немецки, осматривал квартиру, что–то писал в блокноте, затем отмечал на доме мелом. Те квартиры, где было много детей, обходил стороной. Наша задача была защитить сестёр, которых мать прятала от немцев. Увидев немца, семь пацанов, грязных, в лохмотьях, поднимали такой шум, что тот невольно покидал наш дом, повторяя: «Русишь Швайн! Русишь Швайн!» Пока немец осматривал соседний дом, мы дворами были уже у бабушки, и все повторялось. Тому, кто не перенёс ужасы войны, трудно даже представить жизнь на оккупированной территории. Отступая и оставляя незащищённых стариков, жён и детей, уничтожалось всё, что представляло хоть какую–нибудь ценность. На вокзале горели и взрывались цистерны с горючим, сжигали зернохранилища, продовольственные и вещевые склады. Категорически запрещалось раздавать что–либо населению, а так называемые «мародёры» расстреливались своими же из заградительных отрядов. Все, что не успело сгореть или не было взорвано, переходило в руки оккупантов и вывозилось в Германию, вплоть до кубанского чернозёма. Каждый выживал по–своему и как мог. Мать вспомнила свою старую профессию сапожника, раздобыла инструменты и тихонько за продукты ремонтировала старую, изношенную обувь. Сёстры, переодевшись в рваньё, вымазавшись сажей, пешком уходили на хутора, где одежду меняли на продукты, а в слякоть и непогоду на колхозных полях искали початки кукурузы. Дома на крупорушке мололи добытое зерно и высушенные корни рогоза, и из так называемой муки выпекали лепёшки. Длинными холодными и голодными вечерами мы вспоминали, как хорошо жили до войны. Мечтали увидеть отца, прижаться к нему в тёплой постели и услышать наше заветное семейное: «Якишов Борык, через попив дворик, сокирка тупорык, масляны пырожкы, ев бы ты, чи ни?…» Мать рассказывала, как она именно здесь, в Брюховецкой, встретила отца, каким он был, как она его любила и как без родительского благословения в одном платьице сбежала к нему в свои 17 лет. Она росла в зажиточной казачьей семье, а тут «пришлый голодранец с Волги, без рода и племени, грузчик с тремя классами образования». И как потом, спустя годы, он стал любимым зятем. Рассказала мать и о самом тяжёлом в их жизни 1933 годе, когда на Кубани бушевал голод. Отца, в то время управляющего отделением, по ложному доносу посадили как «врага народа» за разбазаривание посевного зёрна. На самом деле он выписывал своим голодающим рабочим отходы, их перебирали, мололи, за счёт этого выживали. В защиту поднялось всё отделение, нашли подставных. Отца оправдали, предложили восстановиться в партии. Он отказался, сказав, что коммунисту–большевику не обязательно иметь партбилет.

Каждый стук в дверь, особенно ночью, в период комендантского часа, означал: за нами пришли и это — конец! Однажды поздно ночью раздался тихий стук в дверь. Все насторожились и не сдвинулись с места. Стук повторился. Открыла дверь мать. На пороге стоял небритый мужчина, тихонько просил пустить и закрыть дверь. Мы насторожились. Представьте себе положение матери, у которой трое детей, четвёртая с отцом в партизанском отряде и совершенно посторонний незнакомый человек просит его укрыть. А вдруг он провокатор, а за укрытие — расстрел! Вошедший объяснил, что знал, к кому он шёл, где его не выдадут. Это был партизан. Он привёл факты, которые посторонние не могли знать. От него мы узнали, что Москва не пала, о чём твердят немцы, что Ленинград сражается и скоро будет наступление. Гость пронёс через линию фронта и подарил мне бесценный по тому времени подарок — совершенно новую, довоенную ручку, перо — тоже новое и тетрадь в линейку. Это было по тому времени целое состояние. Но самое ответственное для ребёнка то, что об этом богатстве нельзя никому говорить. Партизан уходил ночью и приходил под утро. А однажды ушёл и не вернулся. И только когда ушли немцы, мы узнали, что его кто–то предал. Героя зверски избивали, пытали, мучили, но он нас не выдал.

Прошло много времени. К нам ночью вновь кто–то осторожно постучался. Дверь открыла мать. На пороге стояла старшая сестра Катя, которая ушла с отцом в партизанский отряд. Она принесла страшную весть. Партизанский отряд отступал в горы, немецкие танки прорвали фронт, вырвались в тыл, где встретили совершенно неподготовленную к бою колонну. Немецкие танки давили гусеницами, стреляли из пушек и пулемётов. Где и что случилось с отцом — никто не знал. Видимо, погиб. Сестра чудом спаслась. Её рискнула укрыть в посёлке совершенно чужая женщина. Переодела, выдала за свою родственницу. Но постепенно слухи поползли, оставаться стало не безопасно. Чтобы не подвести женщину, которая, рискуя жизнью, укрыла партизанку, сестра покинула хозяйку. Несколько месяцев она шла пешком, оборванная, голодная. Передвигалась только ночью и с трудом добралась домой.

Вспоминаются первые дни, при немцах проведённые в школе. Полупустая, разграбленная школа без парт и столов. Каждый принёс с собой скамейки, стулья. Занятия начинались с построения в коридоре, где обычно проходила линейка. В одном из углов висела икона, старшеклассник читал молитву, затем шли в класс. В классе дежурный должен был произнести короткую молитву, а так как мы её не знали, то с первых минут стали зубрить эту молитву. Сравнительно молодая, чисто одетая учительница расхаживала по классу с линейкой в руках, произнося с акцентом непонятные для нас немецкие слова, а мы их должны вслух повторять. При малейшей ошибке, неточности пускалась в ход линейка со словами: «Это вам не при Советской власти!» Произносила зло, медленно, растягивая буквы в словах: «Э-это вам не при С–с–советской власти!», — а в конце удар линейки. Её фашистское лицо, искажённое ненавистью к Советской власти, запомнилось мне на всю жизнь. С первых дней мне не понравилось содержание молитвы, где говорилось: «…Пусть погибнет наш враг!» Это мой отец, сестра и все те, кто сражался с фашистами. И я должен просить бога, чтобы они погибли! Однажды, придя домой, сказал матери наотрез: «В школу не пойду, учительница — фашистка, молитва не та!» Никакие уговоры не помогли. Так я отстал от своих сверстников на целый год. В дальнейшем мне этого года постоянно не хватало.