Великая оружейница. Рождение Меча - [19]

Соскочив с седла, она отпустила своего любимца. Бурушка был умён, его даже привязывать не требовалось. Иная глуповатая и своевольная лошадь не преминет убрести куда-нибудь, ежели за нею не следить, а он – нет. Стоит там, где его оставили, всё знает, всё понимает, только что по-человечьи сказать не может. За то девушка им и дорожила. Наряды да украшения для неё мало значили, а вот друг верный – всё. Ну, и за красоту его богатырскую – тоже любила.

Песок смягчал шаги, ноги тонули в нём. Не лето красное уж было на дворе, резкий холодок пытался остудить ей щёки, но они только ярче разгорались от внутреннего неугасимого огня. Свобода вглядывалась вдаль, в тёмный зазубренный частокол леса, скользила взором вдоль берега, высматривая: не идёт ли Смилина?

Под женским платьем на ней всегда были порты и сапожки, чтоб ездить верхом. На теле – меховая безрукавка, подпоясанная широким кожаным ремнём, бобровая шапка, у седла – лук и полный колчан стрел, а в сердце – тягучее волнение, то и дело накатывавшее ласковой волной. И вот её зорко прищуренные глаза заблестели, губы дрогнули, и Свобода засияла счастливой улыбкой: углядела. По берегу ей навстречу шагала та, о ком были её думы и сны. Казалось непривычным видеть её с гладкой головой, увенчанной одной лишь чёрной косицей, но новый облик уже укладывался в сердце, прорастал в нём тёплыми корешками.

– Здравствуй, милая.

Звук этого голоса погладил сердце, точно большая, горячая и шершавая ладонь. От чёрного одеяния веяло грустью, но Смилина несла своё вдовство с мягким достоинством и оттого поначалу казалась немного неприступной. Свобода замирала в нерешительности, не зная, как подступиться к этой крепости. Она знала лишь путь страсти, радости и задора, но тут её жгучий напор натыкался на стену спокойно-ласковой, мудрой серьёзности. Он ставил её на место и охлаждал нетерпеливый пыл. И Свобода, чувствуя в себе запас гибкости, подстраивалась, обвиваясь лозой и отогревая эту задумчивость своим душевным жаром.

– Ты заставила меня ждать встречи слишком долго, – лукаво ластясь, прильнула девушка к женщине-кошке. – Я еле вытерпела!

Мягкий смешок коснулся её сердца пушистой лапой, и губы утонули в согревающей нежности поцелуя.

– Учись терпению, горлинка моя. Терпение – благо.

– Что поделать, нет во мне сей добродетели! – рассмеялась Свобода.

– Сейчас будем её в тебе взращивать, – улыбнулась оружейница. – Чтобы удить рыбу, этого добра требуется немало.

Пылкой девушке возлюбленная казалась слишком сдержанной внешне, но Свобода знала: внутри есть огонь. Жар земных недр, раскалённое дыхание Огуни. Этот дар мог быть разрушительным у кошки иного, более нетерпеливого и вспыльчивого склада, но только не в Смилине. Выдержка – вот основное качество, которого она требовала от своих учениц. И брала в обучение далеко не всякую желающую, отдавая предпочтение спокойным, а не «живчикам». С огнём шутки, как известно, плохи.

– Вот твой нож, милая, – сказала женщина-кошка, протягивая княжне отцовский подарок. – Рукоятка старая, клинок новый.

Свобода вынула его из ножен и улыбнулась с потеплевшим сердцем. Клинок, казалось, сам излучал мягкий свет, и при взгляде на него почему-то сразу возникала твёрдая уверенность: этому ножу ничего не будет, хоть камень им теши. Даже не затупится.

– Ты мастерица. – Свобода крепко чмокнула Смилину в щёку.

– Стараемся, – усмехнулась та, смущённо потирая поцелованное место.

– А это тебе от меня. – Княжна достала из походной котомки деревянную кошачью фигурку. – Я сама выстругала. Поставишь у себя дома, будешь глядеть и обо мне думать.

Смилина с теплом во взоре разглядывала фигурку, держа её на ладони.

– А я думала, девицы на выданье больше к рукоделию расположены – к вышивке, шитью да вязанию…

– Ну, ты же меня с детства знаешь как облупленную, – засмеялась Свобода. – Я, наверно, неправильная девица. Я всегда любила охоту, рыбалку и… И тебя. И знаешь, с тех лет ничего не изменилось.

Глаза Смилины замерцали тёплыми искорками, лицо начало приближаться. Свобода зажмурилась, ощущая щекотную пляску солнечных зайчиков внутри… До встречи в осеннем лесу она ходила нецелованной девкой (матушкины поцелуи не в счёт), а тогда, в золотом берёзовом царстве, она впервые познала, что такое настоящий поцелуй любимой – глубокий, нежный, доводящий до сладкой дурноты и головокружения. Сердце начинало колотиться, как во время самой быстрой скачки; казалось, ещё пара мгновений – и оно лопнет, разлетится тысячей золотых искр… Но любимые губы спасали и воскрешали, удерживая на краю бездонной пропасти.

– Ну, давай рыбачить, что ли…

Да, Смилина умела без особых околичностей переходить от нежностей к делу.

Они забросили удочки. Малейший звук мог спугнуть добычу, и Свобода довольствовалась только тёплым соприкосновением, «чувством локтя». Холод окружающего воздуха отступал в волнующей близости к большому, как гора, сильному телу Смилины. Непоседливое желание обнимать, целовать и тискать пищало в девушке, но она, под впечатлением от величественной рассветной тишины и примера женщины-кошки, укрощала в себе нежность, откладывала её на потом. Это стоило ей больших усилий, но постепенно она вошла во вкус и даже ощутила расслабляющие чары покоя.