Великая Ордалия - [10]

Мяса шранков.

— Он вызывает меня на совет… — пояснил Саубон. — Уже не первый месяц.

Пройас судорожно глотнул, все понимая, но, тем не менее, не осознавая.

— Не первый месяц?

Мир это житница …

— Конечно, не так часто, как в самом начале Ордалии.

Пройас заморгал. Удивление садовыми граблями взбороздило его лоб.

— Значит ты говорил с… с … Ним?

Король норсираев немедленно ощетинился, почувствовав обиду. — Я — экзальт-генерал, такой же как и ты. Я возвышаю свой голос с той же беспощадной искренностью, что и ты. Я пожертвовал столь же внушительной частью своей жизни! Даже большей! Так почему он должен выделять именно тебя?

Пройас смотрел на него как дурак. А потом качнул головой с большей энергией, чем намеревался, — как безумец, или как нормальный человек, отмахивающийся от шершней или пчел. — Нет… Нет… ты прав, Саубон…

Уверовавший король Карасканда усмехнулся, впрочем, нотка горечи превратила гримасу в оскал.

— Приношу извинения, — проговорил Пройас, склоняя подбородок. Давняя вражда всегда заставляла их соблюдать правила этикета.

— И, тем не менее, ты недоволен моим присутствием здесь.

— Нет… Я…

— Скажешь ли ты то же самое нашему Господину и Пророку? Пфа! Ты всегда слишком торопился польстить себе фактом его внимания.

Буравящее жало взгляда Саубона заставила Пройаса почувствовать себя ребенком.

— Я… я не понимаю тебя.

Как возникает впечатление о сложной личности? Пройас всегда считал Саубона упрямым, деятельным, даже неожиданно хрупким человеком, склонным к приступам едва ли не преступного безрассудства. Саубон никогда не смог бы превзойти его собственную потребность в доказательствах даже перед всевидящим оком Анасуримбора Келлхуса…

И, тем не менее, этот человек стоял перед ним, очевиднейшим образом оказавшись из двоих сильнейшим.

Высокий норсирай задрал подбородок в хвастливой галеотской манере. — Ты всегда был слабым. Иначе, зачем он взял тебя под свое крыло?

— Слабым? Я?

Вялая улыбка. — Тебя ведь учил колдун, или я ошибаюсь? — О чем ты?

Саубон отступил к подобному горе силуэту Умбиликуса — Быть может он не дает тебе наставления… — проговорил он, прежде чем направиться прочь.

— Быть может, он извлекает яд из твоей души.

За прошедшие годы они с Саубоном сталкивались несчетное число раз, обсуждая вопросы сразу бессодержательные и катастрофически весомые. Брешей в джнане пробито было немало: задиристый галеот однажды даже назвал его трусом перед всем имперским Синодом, тем самым посрамив в глазах всех собравшихся. То же самое можно было сказать о поле брани, где соперник Пройаса как будто бы принял за правило нарушать те условия, которые выторговал именем своего Господина и Пророка. В припадке ярости Пройас дошел даже до того, что напал на этого дурака после того как тот захватил Апарвиши в Нильнамеше. Аналогичный инцидент произошел в Айноне, после того как Саубон ограбил поместья не одной дюжины владетелей, принадлежавших к касте благородных, которых Пройас уже привел к заудунианской присяге! После этого, последнего выпада Пройас пошел к Келлхусу, не сомневаясь в том, что на сей раз «безумный галеот» зашел чересчур далеко. Однако обрел только укоризну.

— Ты думаешь, что я не заметил твое неудовольствие? — сказал тогда Келлхус. — думаешь, что я могу что-то не заметить? Если я не говорю об этом, Пройас, то потому что не вижу необходимости. Всё, чем унижает тебя Саубон, мобилизует тех, кого он ведет за собой. То, что более всего раздражает тебя, служит мне наилучшим образом.

Услышав эти слова, Пройас затрепетал, задрожал всем своим телом! — Но мой Го…!

— Я не учу своих полководцев тому, как надо править моей Священной Империей, — отрезал Келлхус. — Я готовлю генералов — чтобы они покорили Голготеррат … низвергли его нечестивое величие, не оказывали снисхождения еретикам.

После этого случая Пройас постарался выпестовать некую долю приязни в их взаимоотношениях с Саубоном. В известном отношении они даже стали приятелями. Однако если ветви вражды были оборваны, корни её оставались. Настороженность. Скептицизм. Склонность покачать укоризненно головою.

Саубон, в конце концов, так и остался Саубоном.

Пройас проводил старого знакомца взглядом, проследил за тем, как он исчез в черных недрах императорского павильона, и обнаружил, что не в состоянии сдвинуться с места. Он так и застыл в лабиринте ходов за пределами Умбиликуса, поначалу взирая по сторонам, а потом уже прячась, пригнувшись среди ширм из пятнистого холста, уселся как прикованный к месту. Размышляя об этом впоследствии, Пройас поймет всю чистоту своего бдения, опровергнувшего карнавал предчувствий и мыслей, терзавших его душу. Осознает, что человек по имени Пройас и не ждал вовсе…

В отличие от Пройаса Большего.

Целых две стражи, не смыкая глаз, просидел он в пыли, ощущая, как ранят глаза песчинки при каждом движении век.

Умбиликус являл собой центр Великой Ордалии, место пересечения всех путей, подобно артериям вившихся и расходившихся по унылым равнинам. На его глазах ровные ряды людей превращались в редкие цепочки, разбивались на отдельные звенья, на воинов, как будто бы не имевших цели, и только попусту бродивших. Многие замечали его в сумрачном закутке, и какова ни была их реакция, — беглый взгляд или кривая ухмылка, — в ней ощущалась непонятная неприязнь. Пройас ждал, и свет Гвоздя Небес пролился на потертые, видавшие всякую непогоду палатки; ждал, стараясь не смотреть на людей, проходивших мимо, превращавшихся в тени, становящиеся всего лишь напоминанием о Человеке.