Великая Кавказская Стена. Прорыв 2018 - [94]

Неужели здесь так раскочегарят, что Америка бросила сюда лучшие силы? — очень удивился Феликс. Значит, секрет Полишинеля? Значит, Рыба зря старался? Значит, слетелось вороньё? И должно быть, американцы хорошо осведомлены. Это мы из всего делаем военную тайну. А надо быть проще и открытее, и тогда люди со всего света потянутся к нам и безумно полюбят нас всей душой и телами. И всё же кое-чего они не понимали, иначе бы не жаждали выпить в компании малоизвестных русских журналистов, которых в глубине души наверняка презирают и намереваются обвести вокруг пальца. А недоносок Глеб Исаков туда же. Ох, дай мне стать начальником «военного отдела», ох, дай, шкуру спущу. В этот миг Феликс совсем забыл, что никакого «военного отдела» ему не светит, как не светит «Единогласию» дальнейшее существование. И хотя он считал Россию, пропахшую нафталином и серой, никуда не годную и, по сути, давно развалившуюся, самым диким и гнилым местом, в нём вдруг взыграли национальные чувства. Русский я, в конце концов, или не русский, или обычный жополиз? — спросил он сам себя. И, к своему удивлению, не нашёл ответа. Не было его там, куда он заглядывал, а была вечно непрекращающаяся игра страстей и чувств. Обидно ему стало и горько на душе: получалось, что он сам себе уже не принадлежит, что за него думают, что всё уже определено, что он давно лёг, как вся страна, под мистера Билла Чишолма, а в его лице — под всю Америку. Ох, и тяжек груз оказался, ох, и тяжек!

— Hi! — заорала Нора Джонсон, изображая на посмертной маске неискреннее восхищение. — I heard that you are the best «nail» journalist in all of Russia?[58]

— Это слегка преувеличено. Но я действительно не только самый лучший и хитрый «гвоздевой», — с ухмылкой оглянулся он на Гринёву, — но и самый умный «гвоздевой».

Лора Гринёва закивала головой в знак подтверждения и высокомерно подула на свою чёлку, которая взлетела и опустилась рыжим облаком. Ей тоже с первой минуты не понравилась Нора Джонсон, а американцев она точно не любила. По сравнению же с мировой звездой она выглядела лёгкой, изящной принцессой, у которой вся жизнь впереди. К тому же у неё на руках был такой козырь, о существовании которого они подозревали, но точно не знали, как он выглядит, иначе бы вытащили, как заправские пираты, ножи и пистолеты. На одно короткое мгновение Феликс забыл, где находится и что делает. Его рука в знак благодарности нашла талию Гринёвой, и эта осиная талия была божественна и неповторима. А ещё ему страстно хотелось её поцеловать, защитить от этих падальщиков и затащить к себе в номер, но удобного момента, естественно, не представлялось. Может быть, потом, когда она окончательно поймёт масштабы происходящего и ослабнет? Впрочем, придётся ещё обговорить насчёт флешки, вспомнил он и страшно огорчился, потому что Лора сделала неуловимое движение и ловко вывернулась из его объятий.

— Ну если ты самый-самый… — сказал Александр Гольдфарбах, глядя на него сверху вниз, — то просвети нас о грядущем наступлении.

Его кудри в люминесцентном свете ламп казались искусно сделанным париком. Должно быть, что-то изменилось с тех пор, как Феликс видел его последний раз.

— Если бы я знал что-нибудь больше вас, — хитро ответил Феликс, — то уж, конечно же, не попёрся в такую глушь, а обскакал всех, не выезжая из столицы, ибо я действительно самый-самый.

— Bravo! Bravo! One oh! — обрадовалась Нора Джонсон. — But you will surely have something to hide from us. You are very clever, Felix.[59]

— Я чист, аки ангел, — потупился Феликс.

— Греха! — хохотнул Александр Гольдфарбах, и его длинные волосы спутались, как пакля.

— А не обсудить ли нам это за бутылкой водки? — не к месту предложил Глеб Исаков.

Но на него почему-то никто не обратил внимания.

— Что нового сообщили вам наши пулицеровские лауреаты? — не без внутреннего надрыва спросил Александр Гольдфарбах.

Феликс внимательно посмотрел на него, ничего не понял и удивился:

— Кто?

Нарочно или нет, но Лора Гринёва вдруг оказалась между Норой Джонсон и Глебом Исаковым. Сердце Феликса ревниво заныло. Никакой благодарности. Ему пришлось напрячься, чтобы понять вопрос.

— А не обсудить ли нам это за бутылкой водки? — снова предложил Глеб Исаков.

На него снова никто не обратил внимания, словно в компании Александра Гольдфарбаха и Норы Джонсон он играл роль пустого места.

— John Kebich and Victor Bergamasco, — сказала Нора Джонсон, и её гневливая морщинка была единственным, что ожило на её лице.

— А-а-а… эти… — сделав равнодушный вид, произнёс Феликс. — Я не знал. А что они натворили?

Глеб Исаков радостно потрясал бутылкой водки и бутербродами с колбасой и походил на доморощенного клоуна, из рукавов которого выпадают разные загадочные вещи. Ему не терпелось напиться. Такова была его природа. Он кодировался и расшивался, кодировался и расшивался, и этому не было предела: череда взлетов и падений, ключицы у него тоже не было, сломал он ключицу в пьяной автоаварии. И вдруг Феликсу показалось, что это уже было, что они ехали в этом лифте: Глеб Исаков потрясал бутылкой, Александр Гольдфарбах смотрелся голенастым аистом, а старуха Нора Джонсон ревновала юную Гринёву буквально ко всем мужчинам.