Великая фальшивка февраля - [75]

Имейте в виду: все эти годы я провел в качестве репортера. Может быть, мне когда-нибудь удастся написать о том, как шла в России настоящая борьба за власть: не о декоративных заседаниях, комиссиях, блоках, соглашениях, программах, обещаниях, восклицаниях и прочем, а о том, что совершалось на низах: в казармах, на заводах, на Обводном канале, в полицейских участках и ночлежках. Так, например, последние предреволюционные месяцы я был рядовым лейб-гвардии Кексгольмского полка. Это был не полк, и не гвардия, и не армия. Это были лишенные офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей. Всего в Петербурге их было до трехсот. Как могло правительство проворонить такие толпы? Летом 1917 года я говорил об этом Б. Савинкову – он тогда был военным министром. Савинков обозвал меня паникером.

Что было делать Николаю Второму? Только одно: готовить победу. Что было делать П. Н. Милюкову – только одно: срывать победу. Ибо, если бы конец 1917 года, как на это рассчитывал Николай Второй, принес России победу, – то карьера П. Н. Милюкова и вместе с ней все надежды и все упования русской революционной интеллигенции были бы кончены навсегда. «Пятидесятилетний план» Николая Второго, Его деда и Его отца. Его предков и Его предшественников был бы «выполнен и перевыполнен». Россия одержала бы победу – под личным командованием Царя. При каком бы то ни было участии русского Царя в какой бы то ни было «лиге наций» ничего похожего на женевский публичный дом не было бы возможно. При консолидированной России – никакой Гитлер не попер бы на Вторую мировую войну. Гитлер так и писал – «русская революция есть для нас указующий перст Провидения» – Провидение подвело. В 1930-х годах при соблюдении довоенного промышленного темпа Россия приблизительно «обогнала» бы США – не по всем показателям, но по очень многим…

1916 год был последним годом интеллигентских надежд. Все, конечно, знали это – и союзники, и немцы, знал это, конечно, и Милюков, что армия наконец вооружена. Что снаряды уже в избытке и что 1917 год будет годом победы: над немцами и над революцией. Но тогда – конец. Не только для Милюкова, но и для всей интеллигентской традиции. Ибо она, эта традиция, будет разгромлена не только фактически – победой, одержанной без нее, – но и принципиально: будет доказано, что процветание, мир и мощь России достигнуты как раз теми антинаучными методами, против которых она боролась лет двести подряд, и что ее методы, научные и философские, не годятся никуда и что, следовательно, она и сама никуда не годится.

То, что в России произошло 19 февраля 1861 года, с «научной» точки зрения есть чудо: вмешательство надклассовой личной воли в самый страшный узел русской истории. Что, если путем такого же «чуда» и Царь, и народ найдут пути к развязыванию и других узлов? Ведь вот – уже при министерстве С. Ю. Витте Николай Второй повелел разработать проект введения восьмичасового рабочего дня – восьмичасового рабочего дня тогда еще не было нигде. Этот проект был пока что утопичен, как был утопичен и манифест Павла Первого об ограничении барщины тремя днями в неделю. Но он указывал направление и ставил цель. Направление было указано верно, и шестьдесят лет спустя цель была достигнута.

Что, если русское самодержавие достигнет русских целей и без Милюкова? Или человечество – человеческих целей и без Сталина? 1916 год был двенадцатым часом русской революции и русской революционной интеллигенции: или сейчас, или никогда. Завтра будет уже поздно…

И вот российская интеллигенция бросилась на заранее подготовленный штурм. Вся ее предыдущая вековая деятельность выяснила с предельной степенью ясности: ни за каким марксизмом, социализмом, интернационализмом – ни за какой философией русская масса не пойдет.

Вековая практическая деятельность социалистических партий доказала с предельной степенью наглядности: никакая пропаганда против царской власти не имеет никаких шансов на успех, и рабочие и, тем более, крестьянство такой, пропагандой только отталкиваются – центральные комитеты СД и СР партий рекомендовали своим агитаторам ругать помещиков и фабрикантов, но совершенно обходить закон о Царе – революцию можно было провести только под патриотическим соусом. Он был найден.

Кто начал революцию? Думаю, что принципиально ее начал патриарх Никон: первой инъекцией иностранной схоластики в русскую жизнь. Его поддержал правящий слой, жаждавший привилегий по шляхетскому образцу. В 1914–1917 годах самое страшное изобретение революции было сделано петербургской аристократией. Это – распутинская легенда. Напомню: он был единственным, кто поддержал жизнь Наследника престола, который был болен гемофилией. Против гемофилии медицина бессильна. Распутин лечил гипнозом. Это была его единственная функция – никакой политической роли он не играл. При рождении – и при почти конце этой легенды – я присутствовал сам. Родилась она в аристократических салонах – русская аристократия русской монархии не любила очень – и наоборот. В эмигрантской литературе были и подтверждения этого расхождения. Эмигрантский военный историк Керсновский, идеолог офицерства – или еще точнее – офицерской касты – писал: «Сплетня о царице – любовнице Распутина родилась в «великосветских салонах». За эту сплетню милюковцы ухватились руками и зубами: это было именно то, чего не хватало. «Проклятое самодержавие» на массы не действовало никак. Но царица – изменница и шпионка, и любовница пьяного мужика. И Царь, который все это видит и терпит. И армия, которая за все это платит кровью?