Великаньи забавы - [7]

Пёс, крутнувшись, остановился и от недоумения даже заскулил.

— Зачем он нам: ни мяса, ни шкуры, — объяснил Киманаху своему сторожу. — Осенью, видать, плохо откормился. Как ни соси лапу, а коль жира под кожей нет — не улежишь в берлоге. Иди, иди сюда.

Редко пастух ласкал лайку — не принято такое баловство на Севере. А тут не выдержал, прижал голову собаки к своей узорчато расшитой кухлянке и потрепал за ушами.

— Теперь он умным будет, к оленям уж не подойдёт…

Почаевали. И Ипполюкен повёл хозяина по следам испуганного стада. Бежит впереди, каждый кустик проверяет: вдруг и там звериная засада.

Вот так за одну ночь Ипполюкен стал взрослым.

КУРИЦА С СЕКРЕТОМ

Кто не знает сказки об умной курице, снёсшей старику со старухой золотое яичко! Но то сказка, а я расскажу быль.

В камчатском селе Старица у рыбака дяди Сергея жила-была Пеструшка. Я сказал «была» и не оговорился. Дело в том, что Пеструшкин секрет обнаружился лишь тогда, когда её закололи для супа.

Потрошит курочку Анна Григорьевна, жена дяди Сергея, и видит: из куриного зоба выпал кусок жёлтого металла. Взяла на ладонь — тяжёл.

— Муж! — кричит.

Дядя Сергей подошёл, покидал слиток из руки в руку.

— Любопытно.

Сбежались соседи. Нашёлся среди них и рудознатец, заведующий аптекой.

— А ведь это, пожалуй, золото самородное, — сказал он.

Взвесил находку на точных аптекарских весах. Два грамма!

— Давайте испытаем для верности, — предложил.

Опустили слиток на ночь в серную кислоту и туда же для сравнения кинули трёхкопеечную медную монету. К утру от монеты осталась лишь коричневая, тонкая, как бумажка, пластинка, а самородок поблёскивает, и хоть бы что. В весе ничуть не убавился.

— Точно, золото! — подтвердил аптекарь.

Но откуда Пеструшка золото взяла, где заклюнула? Вздумали было проследить всю её птичью жизнь, да больно стара, и у разных хозяев побывала.

Теперь в каждой избе призадумались… А вдруг и их куры с самородками ходят! Самых нетерпеливых одолевала забота выяснить это сейчас же, немедленно. И курицы в деревне начали заметно редеть…

— Праздник у тебя, что ли, какой? — спрашивала с усмешкой Марья Дарью, переступая порог дома. — Больно жаркое пахнет.

— А я иду вчера мимо вас, — не оставалась та в долгу, — чую, пером палёным несёт. Даже во двор заглянула, уж не пожар ли, — многозначительно добавила Дарья.

Но больше всех неймётся соседке дяди Сергея. Краснощёкая расторопная тётка Фёкла любила торговать на базаре. Осенью с десяток старых кур продала, а сейчас из-за этого потеряла сон.

«Непременно в них золото было, — сокрушалась она, — как бы сгодилось, давно собираюсь зубы вставить».

Кормит кур, а у самой думка — какую колоть? По одной, по одной, да так всех и переколола. Но в зобах у птиц оказался только песок и обыкновенные камушки, которые они заглатывают, чтобы пищу легче перетирать, — вроде жерновов.

«Приподняло бы вас да хлопнуло! — негодовала она на соседей. — Взбаламошили своей Пеструшкой. Покоя нет!» — уже неизвестно, в чей адрес сыпались ругательства.

Слух о «золотой» курице и до геологов дошёл. Приехали. Пошли со своими инструментами по соседним сопкам, закрутили буровые станки. И ведь в самом деле нашли золото!

Теперь Пеструшке хоть памятник ставь!

МОЛОЧНЫЙ РЕЙС

Ледокольный дизель-электроход «Уэлен» не раз бывал на Чукотке, в бухте Певек. Он привозил для горняцкого посёлка готовые дома, буровые машины, фрукты и игрушки. Но на этот раз!..

— Доставьте, — сказали морякам, — стадо дойных коров.

На «Уэлене» призадумались: электроход не рассчитан на такой живой груз. Но ведь молоко-то нужно детям… И матросы взялись за работу: застучали топоры, завизжали пилы. Вскоре на палубе по соседству с мощными лебёдками, якорями появились деревянные загородки и кормушки — выросла целая животноводческая ферма.

Прощальный гудок, и судно двинулось из Владивостока в рейс на Север.

Сверкнул последний раз маяк на камчатском мысе, пустынном и заснеженном, названном будто в насмешку «Африка», — и навстречу уже море Беринга катило налитые полярным холодом волны.

В первые дни рогатые пассажиры вели себя степенно: не шумели, не предъявляли особых требований — были спокойны. Их кормили и поили. Всеми силами стремились угодить. Жизнь текла по расписанию и мало чем отличалась от обычной сухопутной. Только вот суша сделалась странно твёрдой и гремящей, да перед глазами всё время бескрайний ровный луг океана.

И вдруг этот «луг» стал холмистым, ожил!

Коровы, широко раскрыв свои и без того огромные глаза, с недоумением смотрели на движущиеся горы, на пенящиеся по палубе водяные языки. Шторм раскачал корабль, под ногами сделалось совсем неустойчиво. Плавучее стадо заревело на все голоса.

«М-мм-м-у-у!» — низко, как корабельная сирена, начинала одна.

«М-мм-мм!» — подхватывали другие.

Капитан озабоченно смотрел на барометр. Давление продолжало падать.

Отчаянный многоголосый рёв прорывался через шум бушующих волн и завывание ветра.

— Товарищ капитан, — зашёл в рубку штурман, — последняя сводка. Циклон пошёл на убыль.

Капитан покосился на дверь, поморщился и прикрыл рукой ухо.

— Настоящий концерт.

— Доить пора, уж все сроки истекли, — проговорил штурман и с тревогой заметил: — Как бы они у нас не попортились.