Величайший дракон - [37]

Кейл осел на бок и упал на колено.

Так как они дрались без каких-либо определенных правил, Ракама мог добавить ему сапогом, но сдержался.

Чтобы снова встать на ноги, Кейлу потребовалось теперь целых полминуты. Он начал пошатываться. Его братья криками пытались подбодрить его, но не могли скрыть тревогу в голосе.

Кейл низко согнулся и стал похож на краба. Теперь он старался держаться подальше от Ракамы, выжидая удобный момент. Драконопас кружил около противника, затем внезапно рванулся вперед, и его правая рука столкнулась с челюстью Кейла. Тот тяжело сел. Ракама отступил и встал в стойку.

На этот раз Кейл поднялся на ноги действительно взбешенным. У него в глазах двоилось, но его захлестнула ярость, и он забыл об осторожности. Он захромал к Ракаме и с плеча ударил правой, промахнулся и получил два коротких удара в живот. Отшатнулся – и получил еще удар, который размазал по зубам его губы.

Гнев Кейла превратился в раскаленную добела ярость. Он бросился на Ракаму, но юноша схватил его за руку, развернул и перебросил через бедро. Здоровяк издал крик и тяжело рухнул на спину. Удар вышиб воздух из его легких, и он начал жадно ловить ртом воздух.

– Стража! – крикнул драконопас, стоявший на углу, на стреме.

– Уходим! – крикнул Свейн.

Ребята метнулись обратно к Драконьему дому, утащив за собой Ракаму. Свейн бежал последним и захлопнул за собой решетку ворот.

Стража, двое солдат с суровыми лицами, устремились в сторону оставшейся компании молодых людей. Братья подняли на ноги Кейла Радусу и забросили его в седло, как раз в тот момент, когда стражники были готовы схватить его. Они промахнулись, но парни Радуса были хорошо известны констеблю, и он их уже узнал. Когда они мчались через парадный плац, стражник крикнул им в спину, что они услышат голос закона еще до того, как зажгут на ночь свечи.

В Драконьем доме Релкин обнаружил Курфа почти без сознания. Он лежал весь в бинтах, на койке в лазарете. Ему промыли порезы и обработали их Старым Сугустусом, перебинтовали сломанные пальцы.

Свейн был все еще там, осматривая Ракаму, который вряд ли заработал и царапину в бою с Кейлом Радусой.

– Кузо еще долго будет нам это вспоминать.

Все говорили Курфу, чтобы он держался подальше от Эмилии из Радусы, а он проигнорировал все предупреждения. Похоже, у Курфа было не очень-то много оправданий. Теперь, скорее всего, он вышел из строя на неделю, а то и больше. Другим ребятам из-за этого разгильдяя придется присматривать за Ваутом.

– Мы не могли позволить им так избить Курфа и безнаказанно уйти.

Релкин кивнул.

– Да, ты прав, – признал он, пожав плечами. Релкин понимал, что на этот раз Радуса зашли слишком далеко. – Ну, Ракама преподал им хороший урок.

Ракама поднял глаза, в которых бегали искорки.

– Я, конечно, не слишком сильно покалечил его, но уж нос-то я ему расквасил отлично.

– Могу себе представить, – Релкин видел, как Ракама боксирует на ринге. – Однако в лице семьи Радуса мы теперь нажили больших врагов.

– Ага, – согласился здоровяк Свейн. – Правда, они все равно не собирались навязываться нам в друзья.

Релкин снова взглянул на скорчившегося на койке Курфа. У бедняги тоже скоро совсем не останется друзей в подразделении, если он будет продолжать в том же духе.

17 ГЛАВА

Портеуса Глэйвса, запертого в подземелье под Сторожевой башней, навестил молодой доктор, который после этого пошел домой, к своей семье и жене. Санитарка вымыла пленника, одела в чистый халат и уложила отдыхать, он совсем ослабел. Его оставили на соломенном тюфяке в подземелье. Рядом поставили тарелку с едой.

За ночь он созрел, как смертоносный сыр, и странный, непривычный запах, исходящий от его тела, был сам по себе смертельным для всех, кто его вдыхал.

Лихорадка началась с первыми утренними часами. Глэйвс извивался, бредил и метался на своем соломенном тюфяке. Когда лихорадка усилилась, его тело начало дрожать.

Произошла экстраординарная вещь. Когда лихорадка усилилась, заклинание, которое лишало его разума, рассыпалось. Казалось, что он проспал долго-долго и его жизнь просто приснилась ему, а на самом деле он в ней и не участвовал. Теперь он вновь жил, чувствовал контроль над своим телом и разумом. И тут он внезапно осознал, через что прошел за последний год, с того самого момента, как он встретился с волшебником в подвале дома Вексенна.

Он понял, что эта лихорадка – его прощальный подарок Марнери, чаша чистейшего яда. Хоть это, по крайней мере, было бальзамом для его гордости: он станет источником удара, который потрясет город, отрекшийся от него, Глэйвса, из-за минутной слабости во время Урдхской кампании.

А ему просто необходимо было сесть на корабль. Этот поступок привел к нескольким убийствам, о которых он сожалел, но они были жизненно необходимы, чтобы сбежать из Урдха. Никто не мог требовать от него, чтобы он остался и подох там, как крыса в капкане. Не было смысла обвинять его в чем-либо. Он бы с удовольствием организовал фонд помощи вдовам и сиротам, все, что бы они ни попросили, лишь бы не нанести урон чести семьи Глэйвс. Послушали бы они его? О нет, его не слушали, ему угрожали судом, а потом суд и в самом деле состоялся, настоящий суд, приговор и ссылка на острова Гуано.