Вели мне жить - [20]
А ночь как ночь: разве кто-нибудь чувствует себя ночью в полной безопасности? Она внутренне сжалась, ожидая предупредительного сигнала воздушной тревоги. Днём она казалась внешне спокойной: ещё один день прошёл, наступил другой. Но внутри, под холодной оболочкой видимого спокойствия, она чувствовала себя — как все — расстрелянной в упор, стоящей у черты. Войне не видно конца.
Она посмотрела в его сторону — он стоял у стола: он вроде похудел, стал выше, а может, ей так казалось с того места, где она сидела. И вправду, почему им не провести остаток ночи за откровенным разговором? «Я схожу с ума», — так, помнится, он сказал? Но сейчас он выглядел вполне здоровым, пусть и немного отрешённым. «Мне нужна Белла. Я хочу забыться. А ты, наоборот, заставляешь меня помнить». Что ж, хоть это в её пользу, — она поддерживает огонь, не даёт погаснуть свече на столе. Значит, есть между ними что-то живое, чему она не даёт увянуть: то ли вечнозелёные дубы, что они вместе видели в Пинцио>{60}, то ли стройные византийские колонны внешнего дворика собора Св. Иоанна Латеранского>{61} — точного названия она не помнит — в Риме. А, может, мраморный торс в том саду?
— Помнишь сад? — спросила она, играя в старую их игру «а помнишь?».
— Какой сад, Джулия? — Он говорил с ней ласково, как с ребёнком, точно она персонаж из сказки.
— Ну, помнишь, сад за музеем? Там ещё была плита с великолепной статуей застывшей фурии?
— Ах, эта — работы Микеланджело, — вспомнил он, и она поняла, что он всё помнит, ничего не забыл, и будет помнить всегда.
— Ну, да, Микеланджело, конечно. Как я могла забыть? Фурия — это так… — она не закончила фразу, но он понял её с полуслова. — Помнишь, нас так и тянуло дотронуться до торса кончиками пальцев — говорят, так делал Микеланджело, когда ослеп.
Да, так и вышло — их пальцам передалось прикосновение мастера. В их плоть вошла живая красота — они прониклись чувством прекрасного. Целые города стёрты с лица земли. Сколько людей расстреляно, и нет этому конца. А их двоих по-прежнему что-то связывает.
— Знаешь, Жюли, в чём твоя проблема? Ты всегда опережаешь время. Живёшь в мире, которого ещё нет.
Вот тебе раз!
— Ты словно из Данте читаешь, Рейф.
Только не очень похоже на Данте. Разумеется, каждому из них уготован геометрически правильный, иерархически организованный круг ада. Каждому! Бёлле, Морган, Рико, Эльзе, кичившейся до войны своим прусским происхождением; её знаменитый брат-лётчик разбился недавно>{62}. Все они, рано или поздно, так же кончат. Что значит «опережать время»? «Жить в мире, которого ещё нет»? Что он хочет этим сказать? А что если этот мир уже был в прошлом? А если прошлое, если прошлые круги прошлых миров — те же ступени храма Посейдона в Пестуме>{63} или стеблевидные колонны мраморной аркады Латеранского собора Св. Иоанна в Риме, или что-то подобное, — остаются, несмотря ни на что? Что если они продолжают каким-то образом существовать даже уничтоженные бомбёжкой, — в виде миража или отражения? Получается, что эти прошлые, вовеки пребывающие миры несли в себе красоту, что существовала и в прошлом, и сохранится в будущем? Что, если прошлое и будущее сливаются (должны слиться?) в один вечный круг абсолютной совершенной красоты? Когда-то они повторяли молитву (из Платона, не так ли?): «И да пребудут в согласии душа и тело». Какое уж тут согласие? — кругом война. А если и наступает мир, то в такие редкие мгновения полноты и с таким невероятным трудом он отвоёвывается, что и впрямь становится миром, которого ещё нет. Вот и Рейф, и Рико в один голос твердят: «Ты в плену собственных грёз». А может, мечтать — это главное?
Он поискал глазами коробочку с чаем. «Вот она — рядом с книгами». Ага, нашёл. Всё та же старая коробка с потрескавшимися эмалевыми фигурками китайца и дамы с зонтиком: обычный набор.
— Жаль, в своё время мы не купили изящную лакированную коробочку красного дерева для чая, а подарить нам никто почему-то не удосужился. Знаешь, с двумя отделениями, внутри обшитыми оловянными или цинковыми пластинками — для герметичности, и с такой чудной ложечкой из слоновой кости?
Он отозвался:
— Ну, вообще-то нам много чего не додарили.
— Не скажи! Помнишь, г-жа Маунт-Сетон подарила нам статуэтку Будды из искусственного нефрита — её ещё, говорят, преподнёс её двоюродной тётушке Сэвидж Лэндор?>{64}
— Как не помнить — конечно, помню.
Они рассмеялись — это была их старая шутка.
— Все почему-то думали, особенно поначалу, что мы до ужаса светские, — заметил он.
Зачем оглядываться назад? Прошлого нет — есть только сейчас: этот вечер и эта ночь. Это утро. Всё кончается! Вот забулькала вода в чайнике. Вот он забеспокоился: «Смотри, не простудись, Жюли», набрасывая ей на плечи шинель. Засуетился, засобирался в дорогу, ища глазами шинель, — напрочь забыв о том, что он только что набросил её ей на плечи.
— Нет бы, отдать тёплые вещи гражданским, — так они всё припасают для войсковых частей, — ворчал Рейф Эштон, похлопывая себя по карманам зимней офицерской шинели.
VI
Какой он маленький! Сидит, скрючившись, в её кресле. Она устроилась напротив. Эльза с Беллой ушли. Белла их всех очаровала. Пригласила Эльзу за покупками. Та мигом согласилась, бросив Джулии на прощанье: «Оставляю на тебя Фредерико». Все это расценили так, будто Эльза благословила их: теперь им с Рико предстояло что-то решить. Но что решать, когда Рико — это видно — смертельно устал? Сама она уже перешла рубеж усталости и ничего не чувствовала. Прав Рейф Эштон: «Ты же бесчувственная».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевёл коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Вступительная статья И. В. Корецкой. Подготовка текста и примечания П. Л. Вечеславова.
В четвертый том вошел роман «Сумерки божков» (1908), документальной основой которого послужили реальные события в артистическом мире Москвы и Петербурга. В персонажах романа узнавали Ф. И. Шаляпина и М. Горького (Берлога), С И. Морозова (Хлебенный) и др.
В 5 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли рассказы 1860-х — 1880-х годов:«В голодный год»,«Юлианка»,«Четырнадцатая часть»,«Нерадостная идиллия»,«Сильфида»,«Панна Антонина»,«Добрая пани»,«Романо′ва»,«А… В… С…»,«Тадеуш»,«Зимний вечер»,«Эхо»,«Дай цветочек»,«Одна сотая».
«Солдат всегда солдат» — самый знаменитый роман английского писателя Форда Мэдокса Форда (1873–1939), чьи произведения, пользующиеся широкой и заслуженной популярностью у него на родине и безусловно принадлежащие к заметным явлениям европейской культуры 20-го столетия, оставались до сих пор неизвестны российским читателям.Таких, как Форд, никогда не будет много. Такие, как Форд, — всегда редкость. В головах у большинства из нас, собратьев-писателей, слишком много каши, — она мешает нам ясно видеть перспективу.
Герой романа, чьи жизненные принципы рассыпаются под напором действительности, решает искать счастья в чужих краях. Его ждет множество испытаний: нищета, борьба за существование, арест, бегство, скитания по морям на пиратском судне, пока он не попадет в край своей мечты, Южную Америку. Однако его скитания на этом не заканчиваются, и судьба сводит его с необыкновенным созданием — девушкой из подземного мира, случайно оказавшейся среди людей.
В этой книге впервые публикуются две повести английского писателя Дэвида Гарнетта (1892–1981). Современному российскому читателю будет интересно и полезно пополнить свою литературную коллекцию «превращений», добавив к апулеевскому «Золотому ослу», «Собачьему сердцу» Булгакова и «Превращению» Кафки гарнеттовских «Женщину-лисицу» и историю человека, заключившего себя в клетку лондонского зоопарка.Первая из этих небольших по объему повестей сразу же по выходе в свет была отмечена двумя престижными литературными премиями, а вторая экранизирована.Я получила настоящее удовольствие… от вашей «Женщины — лисицы», о чем и спешу вам сообщить.
Роман известной английской писательницы Джин Рис (1890–1979) «Путешествие во тьме» (1934) был воспринят в свое время как настоящее откровение. Впервые трагедия вынужденного странничества показана через призму переживаний обыкновенного человека, а не художника или писателя. Весьма современно звучит история девушки, родившейся на одном из Карибских островов, которая попыталась обрести приют и душевный покой на родине своего отца, в промозглом и туманном Лондоне. Внутренний мир героини передан с редкостной тонкостью и точностью, благодаря особой, сдержанно-напряженной интонации.