Век - [207]

— Так ты хочешь написать сценарий об иммигрантах?

— Да, о моем детстве, о жизни моего отца… Большой фильм, большой смешной фильм.

— Смешной? Тебе хочется сделать его комедией?

— Обязательно. Мне нужно это сделать. И это, пожалуй, единственное, что я могу написать. Вспомни, что случилось с «Россией» или чего не случилось благодаря тебе.

— Я помню.

— Ну, мне бы хотелось, чтобы эту вещь можно было продать, поэтому это должна быть комедия. Думаю, что я бы справился. Мне бы очень хотелось ее сделать. Что ты скажешь по этому поводу?

Она отложила свое рукоделие и широко улыбнулась ему.

— Делай, — сказала она.

По всему было видно, что он доволен.

Энрико Спада смотрел на мраморную скульптуру, изображавшую трех скованных наручниками мужчин, ожидающих своей смерти, и вспоминал, как пятнадцать лет назад ему пришлось видеть своего отца, Фаусто, которого увозили на смерть от собора Святого Петра в Риме. Теперь Ардеатинские пещеры стали национальным монументом. Раз в месяц Энрико со своей женой Клаудией и обоими сыновьями приезжали из Рима положить свежие цветы к мавзолею внутри пещер, где хранились останки жертв массового убийства. После освобождения Рима группе ученых потребовалось шесть омерзительных месяцев, чтобы разобрать найденные груды разлагающихся тел, извлечь и идентифицировать трупы убитых. Энрико опознал труп отца по галстуку, который носил Фаусто.

Торжественно он и его семья прошли мимо статуи и вошли в пещеры. Клаудия принесла вазу с красными розами. Пятнадцать лет. Забудет ли мир об этом когда-нибудь? Может быть. Но он, Энрико, никогда не забудет. Его мать, Нанда, никогда не забудет.

Клаудия поставила вазу перед мавзолеем, затем все четверо опустились на колени, чтобы помолиться. Большинство виновных в массовых убийствах людей понесло наказания, хотя некоторые, например Кессельринг, были помилованы, ко всеобщему негодованию оскорбленных итальянцев. Большая часть денег и некоторые драгоценности в конечном счете были возвращены, хотя Паоло Монтекатини не дожил до того, чтобы их снова увидеть. Главой семьи стал Энрико. Он продолжил ювелирное дело своего деда и голосовал на выборах за коммунистическую партию. Для Энрико жизнь продолжалась.

Но он никогда не забудет. Из пещер выветрился ужасный запах гниющих тел, но смрад фашизма останется в памяти многих поколений.

— Они идиоты! — кричал Моррис Дэвид. — Как они смеют утверждать, что в моем сценарии нет юмора? Что они вообще знают о юморе? Их телевизионные комедийные шоу? Они же идиоты!

— Моррис, — прервала его жена, — успокойся и продолжай свой ленч.

— Я не голоден.

Они сидели у столика под зонтом возле бассейна в «Каса дель Мар». Стоял теплый день, и смог душил Лос-Анджелес.

— Это просто смешно! — продолжал настаивать Моррис, возвращаясь к предмету своих нападок. — Я-то знаю, и кто может знать комедию лучше, чем Моррис Дэвид?! Разве не я был Королем комедии? Я выпустил тридцать три фильма, а они хотят рассказать мне о кинематографе. Мои старые фильмы включены в университетские программы о кино, а эти проходимцы намерены меня учить!

— Моррис, — вздохнула Барбара, — ты ведешь себя неразумно. Может быть, тебе стоит прислушаться к тому, что они говорят? Возможно, они правы…

— Как фарс может не быть смешным? Человек поскользнулся на банановой кожуре, и это вызывает смех. Это было смешно в 1915 году, и это смешно сейчас.

— Может быть, это теперь совсем и не смешно.

Он пристально посмотрел на нее:

— Почему?

— Потому что нынешнее поколение — не такие наивные люди, какими были мы. Они слишком много видели, чересчур много пережили. Сегодня людей волнуют водородные бомбы.

— Какое отношение имеет водородная бомба к банановой кожуре?

— Ну что ж, я не хотела говорить тебе об этом, но думаю, что придется. На прошлой неделе я отправила копию твоего сценария сыну Габриэллы. Ты знаешь, Ник помешался на кинематографе, и я подумала, что было бы неплохо узнать его мнение.

— Почему?

— Потому что ему уже девятнадцать.

Моррис забеспокоился. У него возникло необъяснимое ощущение, что молодые стали его врагами.

— И что он сказал?

— Это не совсем «чернуха».

— Я что, пишу сценарии к кинофильмам о черных?

— Нет, юмор недостаточно черный. Но сюжет ему понравился. Ему пришлись по душе иммигранты. Он нашел их очаровательными.

— Конечно, они очаровательны! Но это смешно! Это должно было быть смешно, я так и написал!

— Моррис, тебе никогда не приходило в голову, что хоть раз в жизни ты мог бы написать драму, которая у тебя получится?

Он посмотрел на нее с подозрением:

— Что ты имеешь в виду?

— Это как раз то, что ты пытался сделать с «Россией». Ты хотел, чтобы «Россия» была драмой, помнишь? И твой сценарий «Дай мне твоих усталых, твоих бедных» мог бы стать драмой, если бы ты убрал оттуда все устаревшие комедийные штампы. Скорее всего у тебя это получится, потому что это — твоя история.

Он задумался:

— Ты считаешь, я должен рассказать обо всем откровенно?

— Да. И разве я когда-нибудь давала тебе плохие советы? Расскажи обо всем прямо, потому что сама по себе эта история прекрасна. Конечно, в ней будут смешные вещи, но они не должны быть банановой кожурой. Это будет настоящий юмор, присущий настоящим людям. Я думаю, он соберет большую аудиторию. Ты мог бы сделать хит.