Век просвещения - [12]
— На приступ! — вопил Эстебан, давая сигнал к атаке.
И на землю падали прелаты, офицеры, придворные дамы, пастушки, а громовые раскаты хохота, поднимавшиеся к небу из узкого колодца патио, должно быть, слышны были на всей улице… Взошло солнце, но они все еще продолжали свою игру, швыряя пресс-папье, кастрюли, цветочные горшки, тома энциклопедии в раскачивавшиеся на проволоке костюмы, которые им не удалось сбросить наземь мячами, и бурно предавались какой-то неистовой радости.
— На приступ! — по-прежнему вопил Эстебан. — На приступ!…
В конце концов они кликнули Ремихио и приказали ему заложить экипаж, чтобы отвезти гостя в ближайшую гостиницу. Виктор распрощался с хозяевами, он в пышных выражениях благодарил их и обещал снова прийти вечером.
— Ничего не скажешь, это — человек! — объявил Эстебан.
Молодым людям пора было уже облачаться в траурную одежду и идти в храм Святого Духа, где им полагалось отстоять очередную заупокойную мессу ради вечного блаженства их отца.
— А что, если мы не пойдем? — спросил Карлос, зевая. — Мессу все равно отслужат.
— Я пойду одна, — холодно сказала София.
Однако после короткого раздумья она весьма кстати вспомнила о своем недомогании, задернула занавеси на окнах спальни и улеглась в постель.
V
Виктор, как они его теперь называли, ежедневно приходил под вечер, и мало-помалу обнаружилось, что он знает толк в самых неожиданных вещах. То он запускал руки в квашню, и на столе появлялись чудесные рогалики, какие мог испечь лишь заправский пекарь, то вдруг приготовлял необыкновенные соусы, употребляя такие приправы, которые, казалось, и соединять-то вместе нельзя. Кусок холодного мяса он превращал в изысканное русское блюдо, используя для этого укроп и молотый перец; в каждое кушанье он неизменно добавлял всевозможные пряности и подогретое вино, и все его кулинарные опыты носили пышные названия, связанные с именами знаменитых поваров. Среди редких книг, присланных из Мадрида, Виктор отыскал сочинение маркиза де Вильена «Искусство разделывать дичь», и после этого в доме целую неделю ели кушанья, какие подавались к столу в средние века: самый обычный свиной филей вдруг приобретал вид изысканной дичи. Между делом он умудрился собрать и наладить самые сложные физические приборы — теперь они почти все были приведены в действие — и с их помощью подтверждал различные теории, изучал цвета спектра, получал необычайно яркие искры; он рассуждал обо всем этом на том красочном испанском языке, которому обучился во время своих путешествий по Мексиканскому заливу и к островам Карибского моря, — язык этот постоянно обогащался новыми словами и оборотами. Одновременно Виктор заставлял молодых людей упражняться во французском произношении: они читали вслух страницы из какого-нибудь романа или же комедию по ролям, точно в театре. София покатывалась со смеху, когда в сумерки, служившие для них рассветом, Эстебан декламировал с явственным южным выговором, которым он был обязан своему учителю, стихи из «Игрока»: [21]
Однажды в ненастную ночь Виктора пригласили остаться в доме до утра. А когда молодые люди поднялись на закате — в эту пору соседские петухи уже прятали голову под крыло, готовясь ко сну, они увидели странную картину: совершенно растерзанный, в изодранной рубахе, потный, как портовый грузчик-негр, француз с помощью Ремихио вытаскивал из ящиков и тюков, вещи, уже несколько месяцев остававшиеся нераспакованными, и по своему вкусу расставлял мебель, развешивал ковры, размещал вазы для цветов. Поначалу это произвело на всех тягостное и грустное впечатление: словно бы исчезли волшебные декорации. Но постепенно юные хозяева дома стали испытывать удовольствие от внезапного преображения их жилища: комнаты теперь казались просторнее, краски — ярче, так приятно было сидеть в глубоком и мягком кресле, смотреть на изысканную инкрустацию буфета, любоваться теплыми тонами тканей с Коромандельского берега
