Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография - [117]

Лишив меня морей, разбега и разлета

И дав стопе упор насильственной земли,

Чего добились вы? Блестящего расчета:

Губ шевелящихся отнять Вы не смогли (III, 94).

«Воронежское чудо» заключалось не только в отсрочке физического уничтожения поэта, но и в интенсивности его поэтической работы, в непрерывном шевелении губ. Впрочем, стихи трех «Воронежских тетрадей» не похожи на размеренный лирический дневник; появление их на свет — не длительный непрерывный процесс, а результат трех мощных творческих порывов: первый — с апреля по июль 1935 года, второй — с декабря 1936 по февраль 1937 года и третий — с марта по май 1937 года. Между первыми двумя лежит период молчания — долгие месяцы депрессии и апатии, нужды и болезни. В июле 1935 года первый порыв захлебнулся.

21 апреля 1935 года Мандельштамы — их воронежская Одиссея продолжается — переезжают в новую комнату. Она находилась в угловом доме, расположенном на перекрестке улицы 25 Октября (дом 45) и проспекта Революции. Мандельштам перебивается случайными и скудными заработками: перевод новеллы Мопассана «Иветта», радиокомпозиция о Гете и др. Он пишет рецензию для воронежского журнала «Подъем» — о стихах, посвященных строительству московского метро. Первая линия московского метро была открыта 15 мая 1935 года; эта «сталинская стройка», как никакая другая, на все лады превозносилась официальной пропагандой. И вот Мандельштаму, собеседниками которого были Овидий и Данте, пришлось рецензировать беспомощные славословия советских поэтов сомнительного дарования. Впрочем, это принесло ему грошовый заработок. Но Мандельштам не жалуется. В середине июля 1935 года он пишет отцу: «Впервые за много лет я не чувствую себя отщепенцем, живу социально, и мне по-настоящему хорошо» (IV, 160).

Однажды он даже получает «командировку» в Воробьевский район, которая длится с 22 по 31 июля 1935 года. По поручению местной газеты «Коммуна» Мандельштам должен был — в составе группы писателей и журналистов — посетить один из совхозов и написать восторженный репортаж. Однако Мандельштам совершенно не годился для таких типично советских заказных работ. Газета отклонила то, что он силился сочинить; сохранилось лишь несколько фрагментов этой неудачной затеи[342]. Однако в декабре 1936 года воспоминание о «командировке» неожиданно всплывет в одном из его стихотворений:

Я кружил в полях совхозных,

Полон воздуха был рот,

Солнц подсолнечника грозных

Прямо в очи оборот (III, 105).

Приезжий горожанин ведет себя в деревне весьма необычно: на сеновале, где ему отвели место для ночлега, Мандельштам всю ночь боязливо прислушивается к незнакомым шорохам, отгоняя палкой кузнечиков и летучих мышей[343]. Видимо, как поэт он был ближе к небу, чем к совхозному сеновалу. Впрочем, нельзя не вспомнить, что еще в 1922 году он, вдохновленный ощущением космоса, написал поэтологическое стихотворение, в котором вселенная видится с сеновала:

Я по лесенке приставной

Лез на всклоченный сеновал —

Я дышал звезд млечной трухой,

Колтуном пространства дышал. […]

Распряженный огромный воз

Поперек вселенной торчит.

Сеновала древний хаос

Защекочет, запорошит… (II, 39–40).

10 октября 1935 года Мандельштам — с разрешения местного Союза писателей — получает скромную должность заведующего литературной частью в воронежском Большом Советском театре на улице Карла Маркса. На его сцене ставились пьесы-однодневки «прогрессивных» авторов, но также «Враги» М. Горького, «Слуга двух господ» Гольдони и «Вишневый сад» Чехова — последняя постановка подвигла Мандельштама на небольшую ядовитую заметку «О Чехове». «Выдать им билеты, например “трем сестрам” — и пьеса кончится» (III, 414), — иронизирует он. В октябре 1929 года в газете «Московский комсомолец» Мандельштам высказался по поводу Чехова в ином духе: «Чехов одинаково бесстрашно, спокойно и тщательно изображает врача, инженера и личность крестьянина» (II, 529).

Мандельштам был не театральным деятелем, а поэтом, и его работа в театре вскоре закончилась тем же, чем заканчивались ранее все его попытки служить в государственном учреждении. Он поддерживал поверхностно дружеские отношения с некоторыми из актеров — но никогда не читал им своих стихов и остался для них загадкой. Мандельштам был совершенно не способен «войти в коллектив»; неудивительно, что у него вскоре стали опять проявляться симптомы нервного переутомления. 19 ноября 1935 года его обследовал воронежский врач-психиатр и нашел глубокое истощение нервной системы.

В середине декабря Надежда Яковлевна вновь отправляется в Москву — в поисках литературной работы для Мандельштама и возможности напечатать его новые стихи. Через два дня с Мандельштамом прямо на улице случился припадок (в одном из писем жене он упоминает о «старинном “столбняке”» — IV, 163). В конце концов ему удается получить направление на лечение в тамбовском санатории для нервнобольных, расположенном на берегу реки Цны в двухстах километрах к северо-востоку от Воронежа. 18 декабря он едет — через Мичуринск — в Тамбов и поздней ночью прибывает в заснеженный город. Это таинственный миг, который год спустя образно промелькнет в одном из его стихотворений: