Век Екатерины - [97]

Задремав, барон пробудился в полдень. Позвонил в колокольчик и велел позвать холопа-цирюльника. Чтобы тот привел барина в порядок. Говорить с женой он хотел побритым, в парике и камзоле. То есть в лучшем виде. Строго, чинно. Вместе с тем и не слишком чопорно.

Нет, он не слыл позером. И не опускался до глупой, дешевой театральности. Просто чувствовал такую потребность — внутренне и внешне оставаться аристократом.

В половине первого не спеша спустился в библиотеку. И увидел Екатерину Петровну, ждущую его, — бледную, осунувшуюся, с темными кругами у глаз. Вместе с тем тоже не в домашнем — убранную, затянутую в корсет. Но без парика.

— Бонжур, мадам.

— Бонжур, мсье.

— Кофе? Чай? Оранжад?

— Нет, мерси. У меня в бокале вода, этого достаточно.

Оба сели. Он сцепил пальцы. И решился пойти ва-банк:

— Как вы понимаете, сударыня, мне известно всё. Посему я хотел бы выслушать ваши объяснения.

Дама вынула из рукава кружевной носовой платочек. Промокнула увлажнившиеся глаза. И сказала робко:

— Что тут объяснять? Коль и сами знаете.

«Значит, правда», — ощутил холодок под сердцем Александр Сергеевич. Но проговорил отстраненно:

— Знаю по существу. Впрочем, и вдаваться в детали что-то нет желания. Кто он, что он, мне безразлично. Вы свой выбор сделали — я его уважаю. Вы моя жена перед Богом, и несу за вас полную ответственность. Посему ответьте: как вы намереваетесь дальше поступать?

Баронесса отпила из бокала.

— Я намерена уехать в Москву. И хотела бы взять с собой детей.

Строганов нахмурился.

— Это невозможно, мадам. То есть в Москву — пожалуйста. Дети останутся со мною.

Женщина сложила молитвенно руки:

— Умоляю вас! Ради всего святого! Не смогу без них!

Он взглянул на нее насмешливо:

— А о чем вы думали, разрушая наш семейный очаг? Тут уж альтернатива такова: либо адюльтер, либо семья и дети. Третьего не дано.

Сдерживая слезы, пролепетала:

— Ну, хотя бы Сонечку… Пусть Попо останется с вами, да. Вскорости появится Ромм, будет заниматься с ребенком. Мальчик должен иметь отцовское воспитание. Но отдайте дочку! Будьте великодушны.

— Я и так излишне великодушен. — Александр Сергеевич сузил губы. — У меня жену соблазнили, жизнь мою разрушили! Да другой бы на моем месте… Впрочем, ладно. Потому что я — это я, и мне дела нет, как себя вели бы другие. Хорошо, согласен, Соня поедет с вами. Остановитесь в нашем московском доме на Яузе. Более того, отдаю в ваше распоряжение подмосковное имение Братцево. Более того, обещаю вам и дочке выплачивать содержание. Чтобы вы ни в чем не нуждались. Как-никак, вы же все-таки Строгановы. А в моем роду не привыкли мстить, даже за предательство.

Тут Екатерина Петровна все-таки дала волю чувствам — разрыдавшись, нос уткнула в платочек. Муж ее спросил удивленно:

— Я не понимаю, отчего вы плачете? Разве что не так? Я вас чем-то обидел? Предложил меньше, чем хотели бы?

Дама замотала головой отрицательно:

— Нет, нет, отнюдь… С вашей стороны — это верх благородства… Я не ожидала. Вы своим благородством раздавили меня. Дали мне понять, как же вы чисты, а я омерзительна…

Он развел руками:

— Вот и понимай после этого женщин! Грубо, мстительно — плохо, благородно — плохо. Видно, сами вы не знаете, что хотите.

Собеседница покивала:

— Я в таком смятении… И порой говорю, не думая… — Вытерла глаза. — Извините меня, ради Богд, Александр Сергеевич. Понимаю, вам смириться трудно. Я на вашем месте вряд ли бы смогла… Но когда-нибудь, позже, по прошествии времени, попытайтесь меня простить. Не держите зла.

Строганов поднялся.

— Долг велит прощать. Христианский долг. Я вам благодарен, суцарыня, за счастливые те минуты, что случались в нашей совместной жизни. За таких прелестных детей… Злости не держу. Лишь одна печаль. Но печаль — не грех. Посему отправляйтесь с миром.

Строганова бросилась к нему порывисто и хотела поцеловать руку. Но барон резко отстранился и проговорил сухо:

— Нет, вот это лишнее. Сохраняйте достоинство, мадам. А за сим — прощайте.

Коротко кивнув, вышел.

Женщина упала на стул и расплакалась уже в голос.

3

Несколько дней спустя баронесса уехала. Сыну объяснили, что мама срочно отбыла навестить своих московских родных. Тот спросил: почему она взяла Соньку, а меня нет? Потому, ответили ему, что мы ждем прибытия мсье Ромма, твоего гувернера, и тебе предстоят занятия по разным предметам. Мальчик вначале дулся, но потом остыл.

Он, веселый по натуре, долго печалиться не мог.

Выросший в Париже, говорил только по-французски. А по-русски здоровался, да еще мог сказать холопу: «Вон пошел, болван!»

Ромм задерживался, Александр Сергеевич хандрил, не желал никого видеть, говоря о своем нездоровье, и, когда ему доложили о прибытии Воронихина, он не понял сразу, кто это, и велел отказать: «Я не принимаю!» Но дворецкий настаивал: «Говорит, будто ваша светлость сами приглашали. Крепостной художник. Ныне с обучения из Москвы, а первоначально — из Усолья Пермского».

Строганов припомнил. У него имелся кузен, тоже Александр, но Николаевич. Много лет назад, проверяя их соляные заводы в Пермской губернии, он сошелся с местной холопкой, и она родила ему сына. А поскольку девка жила в семье крестьянина Никифора Воронина, то новорожденному дали его отчество, но фамилию записали — Воронихин. Получился Андрей Никифорович Воронихин.