Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - [130]

Вскоре партию утомил общественный энтузиазм. Мой телефон зажужжал:

Рассказывая о чиновниках, подозреваемых во взяточничестве или подкупе, или вырожденцах, строго следуйте официальной информации. Не рассуждайте, не преувеличивайте, не углубляйтесь в детали и не цитируйте записи из интернета.

К лету правительство закрыло сайт “Я дал взятку” и задержало почти сто участников кампании. Сю Чжиюна обвинили в подстрекательстве к подрыву общественного строя. Досталось и выступившим в защиту Сю. Когда венчурный капиталист-миллиардер Ван Гунцуан сочинил петицию об освобождении Сю, его арестовали за нарушение общественного порядка. Заработанное с нуля состояние Вана и его общественная позиция привлекли внимание интернет-аудитории. Власти насторожились: они чувствовали себя особенно неуютно, когда плутократы объединялись с активистами или проявляли интерес к политике.

В сентябре Верховный народный суд постановил: “клеветнический” комментарий в Сети, пять тысяч раз просмотренный или пятьсот раз перепечатанный, может обойтись его автору в три года тюрьмы. Теперь, когда государство не позволило дать людям высказываться, оно пыталось не дать им делиться услышанным. Лу Вэй, глава Управления по делам интернета, объявил, что “не бывает свободы без порядка”. Скоро сетевые дискуссии о коррупции утихли.

Кампания против коррупции имела свои пределы. Вместо того чтобы тратить деньги напоказ, некоторые государственные органы стали устраивать банкеты не в роскошных отелях, а у себя, приглашая именитых поваров. Появился неофициальный девиз: “Ешь тихо, бери осторожно, играй тайно”.

Долгосрочные цели партии секрета не представляли. Если Си Цзиньпин сделает так, чтобы она уцелела до 2022 года, Китай превзойдет рекорд СССР как самое долгоживущее однопартийное государство в истории. Советы продержались 74 года, и Китай боялся повторить судьбу СССР. Вскоре после своего вступления в должность Си Цзиньпин выступил с речью:

Почему погибла советская компартия? Не в последнюю очередь потому, что усомнилась в себе и своих идеалах. И тогда все, что потребовалось, – спокойное заявление о роспуске КПСС. И великая партия исчезла. В финале не нашлось никого достаточно мужественного, кто вышел бы вперед и сопротивлялся.

Речь о “достаточной мужественности” ознаменовала новый пропагандистский поворот. “Жэньминь жибао” предлагала людям ужасную картину жизни без партии. После развала Советского Союза русские обнаружили, что “ВВП уменьшился вполовину… Корабли ржавели и разваливались; олигархи разграбили государственную собственность; русские выстраивались в очереди; ветераны продавали свои медали, чтобы купить хлеб”. Газета спрашивала, что представляет угрозу Китаю? И отвечала – интернет:

Каждый день владельцы микроблогов и их инструкторы распространяют слухи, фабрикуют дурные известия о нашем обществе, рисуют апокалипсические картины… и порочат социалистическую систему – и все это, чтобы насаждать европейско-американскую модель капитализма и государственного устройства.

При Си Цзиньпине партия не демонстрировала признаков отказа от идеологической эквилибристики. Она продолжала “нести знамя социализма”, отстаивать “реформу мышления” и свою монополию “правящей партии”, хотя имела дело с “диким” капитализмом и шумным рынком идей. Если и был у части партийной элиты просвещенный взгляд на это противоречие, он не озвучивался. Зато партийный меморандум, в августе нечаянно ставший достоянием общественности, свидетельствовал о распространяющейся среди партийной верхушки паранойе. “Документ № 9” призывал не допустить губительные “деформации”: западную конституционную демократию, свободу прессы, участие общества в политике, общечеловеческие ценности (права человека) и “нигилистическое” восприятие партийной истории. “Семь табу” являлись инструкцией к действию для университетских профессоров и сетевых знаменитостей. “Жэньминь жибао”, вооружившись лексиконом прошлого, предостерегала, что призыв подчинить Партию закону – это “орудие информационной и психологической войны, используемое американскими магнатами-монополистами и их агентами в Китае, чтобы подорвать наш общественный порядок”.

У партии был повод нервничать: она угодила в собственную ловушку. Она вернулась к подавлению “ереси” и поддержанию “стабильности”, однако это лишь способствовало распространению “ереси” и “нестабильности”. Партия справедливо считала, что будущее Китая зависит от инноваций и мирового успеха, и тем не менее боялась: общечеловеческие ценности угрожали ее существованию.

Китайские лидеры оказались перед непростым выбором: чтобы страна могла расти, нужна или демократизация, на которую решилась Южная Корея в 80-х годах, или возврат к суровому авторитаризму. Последний вариант, как показывает история, рискованный. В долгосрочной перспективе авторитарные государства развиваются менее устойчиво, нежели демократические: они более уязвимы и могут оказаться в руках бесконтрольных фантазеров. “На каждого Ли Куан Ю… приходится множество Мобуту”, – писал гарвардский экономист Дени Родрик. В краткосрочной перспективе партия могла подавить несогласие, но в долгосрочной это было неочевидно, особенно если часть партийцев, взвесив все, решит, что получит больше, объединившись с народом.