Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - [127]
У Майкла было немного времени. Ему исполнилось двадцать восемь лет. “В Китае, если тебе тридцать, ты должен быть финансово независимым”, – сказал он. Это был дедлайн. Внезапно он просветлел. “Может быть, через год вы зайдете в книжный магазин и увидите мои книги на полках, – сказал он. – Представляете себе такое?” Да, ответил я. Почему бы и нет?
В выходные мы снова встретились. Майкл заговорил о работе своего отца на шахте. Это была опасная жизнь, в городке Шахта № 5, где вырос Майкл, погибло сорок пять шахтеров. В этом не было ничего необычного; несмотря на усовершенствования, каждую неделю погибают в среднем шестьдесят горняков. Майкл сказал об отце: “Он работал не менее четырнадцати часов в день. Вставал в пять утра и не разговаривал ни с матерью, ни со мной. Я не понимал, почему”. Позднее Майкл сообразил: “Ему нужно было отправить в школу четырех детей. Какой смысл жаловаться?”.
Однако часть жизни своего отца Майкл все же не понимал. Десятилетиями списки тех, кто пострадал на китайских шахтах, стройках и фабриках – побочные потери роста, – были засекречены. Правительство публиковало общую статистику, но подробности, кто умер и как, оставались государственной тайной. “Они просто говорили “Шахта №1 или “Шахта № 2’, и все”, – сказал Майкл. То обстоятельство, что погибшие коллеги отца остались неназванными, поражало юношу. Майкл столько мечтал о признании – о публикации своих работ, об обожании толпы, об известности! – так что сама мысль о безымянности вызывала у него отторжение. Он отвергал анонимность. Это напомнило мне о поисках Ай Вэйвэем имен погибших во время землетрясения детей. Майкл ничуть не интересовался политикой, но имя для него означало достоинство, и в этом не было ничего политического.
На следующее утро Майкл сел в поезд. Дорога до Цинъ-юаня занимала тринадцать часов. Он надеялся в один прекрасный день попасть на высокоскоростной поезд, уходивший с вокзала, похожего на летающую тарелку. Этот день еще не пришел. Майкл нес тяжкое бремя прошлого и будущего. Он метался между старым миром, ожидающим подчинения, и потребностью все делать самому. Как всегда, он написал об этом абзац для заучивания, и тот звучал как мантра. Но – обращенная к себе: “Я приму то, с чем родился, и сделаю все, чтобы это изменить”.
В последние месяцы моей пекинской жизни компартия сумела ненадолго вернуть двадцатимиллионный город в прошлое. В ноябре 2012 года планировался XVIII съезд КПК, событие десятилетия, и власти взялись за приведение столицы “в порядок”. Кульминацией должно было стать обновление состава Политбюро. Отдел приказал создать “атмосферу… которая будет способствовать триумфальному съезду… и породит массовый подъем в интернете”. Цензоры с удвоенной энергией пресекали рассуждения в Сети о коррупции и партийных интригах, наказывали за неуместные шутки. (Когда Чжай Сяобин, сотрудник пекинского инвестиционного фонда, в блоге сравнил грядущий съезд с фильмом-катастрофой, его арестовали на три недели.)
Таксистам велели снять ручки подъема стекол с машин, чтобы пассажиры не могли распространять “воздушные шары с лозунгами и шарики от пинг-понга с реакционными сообщениями”. Окна автобусов заклеили. Городские власти убрали с прудов лодки, а с прилавков магазинов – радиоуправляемые самолеты и распорядились держать домашних голубей в клетках (возможно – хотя прямо об этом не говорилось, – чтобы не искушать бомбистов). У Дома народных собраний дежурили пожарные: тибетцы в знак протеста часто устраивали на площади самосожжение. На съезде единственными тибетцами были члены официальной делегации. Они привезли новость о том, что Лхаса четырежды за последние пять лет стала “самым счастливым городом Китая”.
Ху Цзиньтао произнес речь, озаглавленную: “Спокойный марш к социализму с китайской спецификой, желание закончить строительство умеренно процветающего во всех отношениях общества”. Суть была такой: “Мы никогда не станем копировать западную политическую систему”. Государственная новостная служба сообщила о делегатке, так тронутой речью, что она “пятикратно заплакала”. А руки другой “онемели” от аплодисментов.
Новый Постоянный комитет Политбюро состоял из семи человек: пятеро будут работать пять лет, председатель КНР и премьер Госсовета – десять. Событие называлось “Встреча с прессой”, хотя журналисты не могли ни о чем спрашивать. Первым на сцену вышел Си Цзиньпин, который стал главой государства. Его отец был близким соратником Мао. Си представлял разительный контраст со своим предшественником Ху Цзиньтао. Румяный, с медвежьей фигурой, глубоким дикторским голосом и любовью к просторным западным костюмам Си напоминал скорее Джеки Глисона, чем Чжоу Эньлая.
