Вехи жизни. Зеев Жаботинский - [4]

  На том же собрании в Берне Жаботинскому стало ясно, что он по свой сути «возмутитель спокойствия», что его слова не оставляют слушателей равнодушными. И он не дает людям впасть в спячку.

  Речь в Берне была его первой сионистской речью. Призыв к полной репатриации евреев он повторит через 40 лет, отстаивая идеи сионизма, за что удостоится еще более бурной реакции: люди чуть не забросали его камнями…

  Есть какая-то символическая связь между этим первым выступлением в Берне и поэтическим творчеством Жаботинского: в то лето он опубликовал в журнале «Восход» свое первое стихотворение «Город мира» (он имел в виду Иерусалим).

  Осенью 1898 года Жаботинский переехал в Рим, чтобы продолжить учебу, и прожил там три года – может быть, самые счастливые годы его жизни. В Италии он сформировался как личность. «Если есть у меня духовная родина, – писал он, – то это Италия». Он в совершенстве изучил итальянский язык и его наречия. Именно в Италии он научился ценить все хорошее и красивое в жизни. Его учителями в университете были люди, оставившие след в своей эпохе, – Антонио Лабриола и Энрике Пери. Формально они читали философию, историю и уголовное право, но правда, которую они открыли ему, повлияла на него намного сильнее, чем преподаваемые ими предметы. Они привили ему любовь к человеку, веру в доброту человечества, заложили в нем святой принцип Либерализма. Позднее он напишет: «Мечта о порядке и справедливости – общечеловеческая мечта, сотканная из жалости, терпения, веры в честность человека». Частично Жаботинский усвоил взгляды анархизма, ставящего человека в центр бытия. Вначале Бог сотворил личность – такова была суть его учения. Потом он вывел вторую формулу – вначале Бог создал нацию. Он не усматривал здесь какого-либо противоречия: личность добровольно склоняется перед нацией, но власть ни в коем случае не должна принуждать личность к послушанию. Человек может идти выбранной им дорогой – это его право. Задача общества – не угнетать личность, оно обязано помочь ей, когда она оступается. От наших предков, сочинителей Мишны – наиболее древней части Талмуда, – Жаботинский усвоил мысль, что каждый человек – царь, и его надо соответственно уважать. Поэтому он питал отвращение к любым проявлениям диктата; он был демократом до глубины души.

  Вскоре после переезда в Рим Жаботинский перешел на работу в газету «Одесские новости». Из Рима он регулярно посылал свои фельетоны под псевдонимом «Альталена», которые вскоре стали популярны особенно в среде российской интеллигенции. Написанные легким и отточенным пером, полные остроумных и ярких афоризмов, они свидетельствовали о незаурядных способностях автора. Темы их были разнообразны и касались в основном вопросов литературы и искусства, иногда политики. Описываемые им повседневные мелочи итальянского быта полны какой-то непередаваемой прелести. Создать эти зарисовки мог лишь опьяненный жизнью, влюбленный в Б-жий мир человек.

  Одновременно он публиковал свои статьи в газете итальянских социалистов «Аванти», а в одном из журналов напечатал переводы рассказов Чехова и Горького.

САМООБОРОНА

  Из Италии Жаботинский вернулся в «новую» Россию. Это был 1901 год. В воздухе стоял запах мятежа. Все было охвачено революционным духом: действовали подпольные партии, звучали революционные лозунги. К своему удивлению он обнаружил, что стал одним из самых популярных фельетонистов в стране, особенно в кругах интеллигенции. Когда редактор «Одесских новостей» Хейфиц предложил ему стать сотрудником газеты с окладом 120 рублей в месяц (в то время деньги немалые), он не устоял перед соблазном. Отказался от карьеры юриста и остался в Одессе.

  Осенью того же года Жаботинский впервые испытал свои силы как драматург. Городской театр поставил его пацифистскую пьесу «Кровь», в которой он протестовал против войны вообще, и англобурской в частности. Пьеса не имела большого успеха, как и последовавшая за ней через год пьеса «Ладно».

  Поскольку у «Альталены» был широкий круг почитателей, редактор предоставил ему возможность писать все, что он хотел. Он будоражил у читателей совесть, раздражал их своими сентенциями, нарушал их душевное спокойствие. В сущности он принадлежал к радикальному лагерю, проповедовавшему изменение режима и общества. Так или иначе он должен был привлечь к себе внимание властей.

  В начале 1902 года, в полночь, полиция нагрянула к нему на квартиру и устроила обыск – искали запрещенную литературу. Обнаружили несколько брошюр, которые послали на проверку – не содержится ли в них «оскорбление престола». Жаботинский без суда был заключен в тюрьму, но вскоре освобожден. Он вспоминал, что был арестантом камеры 52, расположенной в крыле «политических». В книге «Повесть о моей жизни» он писал: «Семь недель, проведенных мной в этой тюрьме, стали одним из самых приятных и дорогих мне воспоминаний».

  1903 год стал поворотным в жизни Жаботинского. Он все еще был «вундеркиндом» Одессы, его носили на руках, но перед ним встал во всей своей мрачности еврейский вопрос. Начало его сионистской деятельности в России связано с идеей самообороны. В канун пасхи 1903 года распространились слухи о предстоящем еврейском погроме. Жаботинский немедленно стал действовать. Он послал письма десяти наиболее известным деятелям Одессы и предложил им организовать отряд самообороны. К своему большому удивлению, ни от кого из них он ответа не получил. Впервые в жизни он столкнулся с еврейским равнодушием, вызванным страхом, с одной стороны, и беспечностью, с другой: были еще люди, верившие, что можно надеяться на полицию, которая не допустит погрома. Жаботинский ненавидел позорное понятие «еврей под покровительством». Он решил действовать самостоятельно. Случайно ему стало известно, что в Одессе уже существует ядро самообороны, и он немедленно присоединился к нему. Вместе с несколькими молодыми людьми он собирал деньги и приобретал оружие. В одном из подвалов печатали на гектографе прокламации. «Их содержание было очень простым, – писал позже Жаботинский, – два параграфа из уголовного кодекса, в которых ясно сказано, что тот, кто убивает в целях самообороны, свободен от наказания, и короткий ободряющий призыв к еврейской молодежи – не подставлять шею под нож».