Ведущий в погибель - [253]

— В городе мирно, — пропустив высказанное мимо ушей, продолжил новоприбывший, — не слышно сумятицы, не видно возмущений. Шарфюрер поведал мне уже о некоторых детальностях начатых вами деяний, и могу сказать, что упования наши на вашу рассудительность и способность разрешать преткновения независимо оправдались всецело. Бенедикт весьма был в вас убежден, и теперь вижу — не понапрасну.

— Как он? — уже серьезно спросил фон Вегерхоф, и доминиканец вздохнул:

— Скверно, Александер. Неделю уж пребывает на одре. Плоть человеческая не вечна, сколь бы ни была крепка…

— То есть как — на одре? — несколько неучтиво оборвал Курт, и тот улыбнулся снова:

— Не тревожьтесь, сей одр не смертный, хоть несколькими днями ранее все мы почти уж было в том уверились. Бенедикт не желал сообщать вам о том, дабы не препятствовать вам мыслить благоразумно и не отвлекать от дознания. Теперь же опасности миновали, и лекарь свидетельствует, что дело идет к исцелению; не совершенному, увы, сердце уж не юношеское, однако и утратить вашего духовного отца вам сейчас не грозит. А теперь, побеседовав за здравие, перейдем к упоминанию за упокой. Прежде, нежели из ваших уст услышать изложение истории, имевшей место быть в замке императорского блюстителя, желалось бы мне уточнить некие детальности начатых вами решений. Как мне ведомо, обитателям сего города объявлено было, что убиты стриги (числом два), и есть плененные (люди, числом шесть, и стриг, числом один). Однако сих — двое, и хотел бы я услышать, отчего бытность второго создания была утаена.

— Я полагал — не мешало бы ее исследовать, — пытаясь не сбиться на древний слог отца Альберта, ответил Курт нерешительно. — К тому же — дочь наместника; ни к чему давать повод к обвинениям — этим мы фактически помогли бы исполниться хотя бы части плана Мельхиора.

— Ох, — коротко заметил доминиканец с укоризненной усмешкой. — Вы уж и зачинщика вызнали, и с такой убежденностью его именуете…

— Я… мы с Александером допросили птенца. Он описывает человека, нанявшего их шайку для учинения всего этого непотребства, и описания сходятся с его приметами.

— И все же, Гессе, поминать вот так гласно сие имя не следует — от греха, — с напором возразил отец Альберт, и Курт кивнул:

— Понимаю. Так вот — он хотел скандала, хотел опорочить императорского ставленника, и если прилюдно казнить его дочь, если огласить хотя бы ее причастность к этому делу, мы ему лишь поможем. Я распорядился объявить ее убитой, и она уже похоронена. Сам ландсфогт находится здесь, под охраной, и объявлен больным — после убийства его дочери и вообще выпавших на его долю испытаний этому никто не удивился, как и тому, что я не выпускаю его на волю — всем известно, как Конгрегация хватается за свидетелей. Также по моему приказу содержится без связи с внешним миром и друг другом вся замковая челядь, ибо без вашего указания я не знал, какие в их отношении следует принимать действия.

— «Распорядился»… — повторил доминиканец с улыбкой. — «По моему приказу»… Недурно управились. Размах обер-инквизиторский. Как вам такая мысль, Гессе? Не желаете соблюсти традицию, по каковой всякое новое дознание завершается для вас обретением нового чина?

— Смеетесь, — с надеждой предположил он, и отец Альберт кивнул:

— Смеюсь. Однако ж, смеюсь всерьез. Город немалый, тяжелый, при всем том же, вы сумели с ним совладать. Помощник обер-инквизиторский — неужто не осилите? Думаю, куда как лучше многих прочих, предложенных на сию должность. Бенедикт не возражает…

— Так это его идея, — невольно покривился Курт. — Всё мечтает отстранить меня от оперативной работы и усадить за бумаги… Благодарю. Полагаю, найдется немало достойных следователей, постарше, поопытней. А главное, без ветра в голове — боюсь, бумаги со стола сдует.

— Бенедикт поминал о том, что почтения к начальствующим в вас немного, — отметил отец Альберт, и Курт неловко пробормотал, распрямившись:

— Гм. Виноват.

— Пустое, — отмахнулся тот с прежней незлобивой улыбкой. — Сие не главное… Так стало быть, Гессе, вы убеждены в том, что сей недостойный муж и впрямь руководствовал событиями? Упомянутого птенца я допрошу и сам, несколько позже, теперь же мне бы желалось слышать ваши выводы. Отчего ж, по-вашему, он столь бестрепетно отдал таких редчайших сообщников на растерзание?

— В деле фон Шёнборн мне довелось с ним говорить, — напомнил Курт. — А он, полагая меня лояльным, имел неосторожность откровенничать в некоторых вопросах. Его жизненная позиция такова: он набирает в помощники всех, подающих большие надежды, из подающих большие надежды оказывает некоторое содействие наиболее талантливым, но никогда не цепляется ни за кого из них. Он предоставляет им выкручиваться самостоятельно, если кто-то попадает в переплет. По его мнению, такое поведение безопасно для него и прочих, связанных с ним, а также отсеивает неудачников, с которыми он дел не имеет. Меня смущает лишь одно в моих выводах, — прибавил он нерешительно. — Я полагал, что Эрнст Хоффманн был убит потому, что, прибыв в Ульм, он как опытный специалист в подобных вопросах раскрыл бы дело сразу, и нужный шум подняться бы не успел. Я полагал — его устранили в надежде на то, что замены ему прислать не успеют или пришлют кого-то, кто расследование провести должным образом не сумеет… Но письмо? Для чего оно было?