Ведущий в погибель - [18]

— На лошадях, — пожала плечами та, и он недоверчиво нахмурился:

— Одна — взгрузила на седло… ладно — меня, но — его?

— Я попросила лошадей лечь.

— Лошадей, — повторил Курт. — Попросила.

— Не ломай голову, — снисходительно улыбнулась Нессель. — Тебе сейчас вредно. Сейчас спи больше и — повторяю, не поднимайся с постели без нужды.

— А с нуждой? — многозначительно уточнил Курт, и хозяйка, снова обозрев его придирчивым взглядом, кивнула:

— Думаю, можно. Обожди.

На одежду, принесенную ею из кладовой, Курт взглянул, нахмурясь.

— Это не моя, — заметил он недовольно, и Нессель покривилась:

— Да что ты? И как же я не поняла… Это моего брата. Твоя сейчас сохнет; ты был весь в грязи, и тебя рвало кровью, я только вчера смогла все отскрести.

— «Только вчера»? Сколько я был в беспамятстве?

— Третий день, — пожала плечами Нессель, и, возвратившись к котлу, бросила в него снятый со стены пучок высохшей зелени. — То, что тебе нужно — слева от дома. Не заблудишься.

В поданную ему одежду он проскользнул, как в мешок и, утопнув в сапогах, хмыкнул:

— Не хотел бы я повстречаться с твоим братом на узкой лесной тропинке…

— Уже не повстречаешься, — отозвалась Нессель просто. — Ступай осторожнее, не упади. Если что — кричи. Не ерепенься, — пояснила она, когда Курт оскорбленно покривился. — Здесь звери ходят, а тебя они не знают.

Углубляться в обсуждение взаимоотношений хозяйки дома со звериным царством он не стал, лишь вздохнув, и, пытаясь держать себя прямо, медленно переступил за порог. Чахлое весеннее солнце, полуприкрытое голыми мокрыми ветвями, ударило в глаза, словно яркая вспышка, отозвавшись резью где-то в мозгу, а от первого глотка свежего холодного воздуха слегка повело, точно от шнапса натощак.

Совершив необходимое, в дом Курт возвратился не сразу, пройдясь округ него, остановясь ненадолго у свежей могилы позади дома подле трех уже просевших холмиков, где следователь Эрнст Хоффманн обрел свое пристанище. В том, что, оправившись полностью, он исполнит предсмертное повеление собрата по Конгрегации, Курт не сомневался, но обдумывать его слова и свои действия подробнее пока не хватало сил; все, что сейчас было возможно, это прочесть над могилой хотя бы «Sed et si ambulavero in valle mortis…»[15] и повторить данное cogente necessitate[16] обещание теперь уже искренне.

От этого небольшого погоста он двинулся дальше, осмотрев приземистый сарайчик, полный дров и всевозможного хозяйственного добра вроде лестницы, корыта, плашки с воткнутым в нее топором гигантских размеров, деревянных рам для сушки шкур и прочих мелочей. На одной из них Курт узрел и свою одежду, бережно расправленную; черная кожа была вычищена впрямь аккуратно и со знанием дела — в этой старой куртке, пережившей несколько стычек и три с лишним месяца учебки, с заплатами на некогда прожженных рукавах, сейчас вполне можно было, не совестясь, показаться на улицах приличного города. Если к вязанию и шитью занавесок покойная матушка Нессель не успела или не сумела ее пристрастить, то прочие умения, необходимые при ее образе жизни, она переняла как должно — надо полагать, от папы. Судя по всему, он же научил ее управляться с лошадьми — здесь же, под низким потолком в небольшом закутке, топтались оба жеребца, расседланные и явно накормленные должным образом.

Справа от дома невдалеке от тонкого, в полтора шага, ручейка простерся прямоугольник перекопанной земли, сейчас голой, но поздней весной наверняка чем-то засеваемой. Ни ограды, ни хотя бы плетня вокруг этих скромных грядок не было, никаких страшащих летающую живность чучел на нем не стояло, и на слова этой юной ведьмочки о зверях, которые не знакомы с ним (но, надо думать, наверняка хорошо знают ее саму), Курт взглянул несколько пристальнее и под другим углом.

Чуть в стороне от двери обнаружился старый и уже потрескавшийся местами стол, точнее, козлы, крытые двумя сколоченными досками, повсюду изрезанными ножом, но столь же тщательно вымытыми, как и все в этом хозяйстве; половина стола и сейчас еще была мокрой, а на земле подле него в деревянной помеси корыта и таза валялись обрезки сухожилий, голова и убогая, по-весеннему облезлая, шкурка зайца. По крайней мере, этот краткий осмотр прояснил хотя бы, чем сегодня будут кормить…

— Я думала — ты там утоп, — поприветствовала его Нессель, когда, вернувшись, Курт с облегчением опустился на постель. — Нечего сидеть, ложись и засыпай.

— Не хочу; я спал почти три дня, — возразил он, однако все же пристроил голову на подушку; хозяйка скривилась:

— «Спал». Ты не спал, а валялся в бесчувствии и путался в кошмарах, это большая разница. Теперь же ты должен уснуть как положено — во сне выздоровление идет скорее; а чтобы твои видения тебе не мешали… Подвинься, — скомандовала она, пихнув Курта в бок коленом, и, присев на кровать, прижала ладони к его вискам, строго предупредив: — Не дергайся.

Увернуться от крепких прохладных рук он сначала не успел, а спустя мгновение — не пожелал, ощущая, как уходит головная боль, самого наличия которой не замечал до сего момента, умеряется тошнота, и лишь слабость одолевает все больше и больше, захватывая все тело — ноги, руки, слипающиеся веки, сам рассудок…