Ведьмы - [24]

– Стойте, бабы, дайте дух перевести.

Однако за этим следовало суровое Лелино:

– Потерпишь.

Потвора же добавляла неизменно:

– Ничего, милый, ничего, так надо, ты уж как-нибудь.

Наконец, отпустили мужика. Усадили. Велели одеться тепло и напоили каким-то отваром. Зуша повел плечами, глубоко вздохнул и сказал радостно:

– И вправду великая ты волшева, Потвора, и молва о тебе идет по земле не зря. Вылечили вы меня, и боли никакой у меня нет, и дышу я свободно.

– Мы тебя не вылечили, – сказала Потвора. – Мы тебе просто облегчение сделали. Живи ты поближе, другое было бы дело, а так… Лечить тебя надо долго, навьи в тебе сильные.

– Это хазары, – сказал Зуша убежденно. – Ай-яй-яй! Вишь ты, набегала к нам ихняя ватага, и тех хазар мы ночью взяли в ножи.

– Закопать надо было, – сказала Леля хмуро. – Истлели бы в земле, не стали бы жестокими навьями, не мучили бы ни тебя, ни других.

Зуша не рассердился, не обиделся, вроде бы даже стал оправдываться.

– Резали ночью, спали они на привале. Ну и расползлись раненные, попрятались, найди их в темноте! Поумирали, вот тебе и навьи. Конечно, мстят теперь всем живым без разбору, что не сожгли, на небо вместе с дымом души не отправили.

Потвора стала объяснять Зуше, что и как теперь ему надобно делать и пить, а сердиться или даже просто волноваться, чтобы ни-ни.

– На соборы теперь не ходи, посылай восприемника, – втолковывала она, значительно качая пальцем перед Зушиным носом. Вон какой пришел распаленный, хоть сковороду на тебя ставь и яичницу жарь. Цапнут навьи за сердце, и все, и поминай как звали хорошего человека.

– Что ж ты, все-таки, с обрядами будешь делать, а, Потвора? – спросил Зуша и виновато улыбнулся, будто прощения просил за суетное свое любопытство.

– Попросят, как следует, может, и отслужу, – сказала Потвора равнодушно. – А проучить, однако, следовало бы.

– Не сердись, – сказал Зуша поспешно. – Ты колдунья, волшева, ты мудрая и всеведущая, а они… обыкновенные люди. Страшно им.

Зуша ушел. Леля шмыгала по дому возбужденная, губы поджала, грохот учинила поставцами и корытцами такой, что подсеку лесную под новую пашню тише рубят. Потвора глядела на внучку посмеиваясь.

– Как догадалась-то? – не выдержала Леля. – Молчишь. Сказать не хочешь.

– Ты не спрашиваешь, я и думаю: сама-де поняла.

– Врешь ты все. Я тебя насквозь вижу.

– Эх ты, волхва, – засмеялась Потвора. – Вспомни, как Зуша на мой вопрос про собор отвечал.

– Обыкновенно отвечал. Правильно.

– Ругал кого?

– Бобича ругал, а то кого же.

– И как ругал?

– Сопляком мокроносым честил и изгоем. Надсмеивался. – Леля скривила губы, пожала плечами.

– То-то, что надсмеивался. Окажись Бобичев верх, так ли он ругался бы?

Леля радостно завизжала, бросилась бабушке на шею.

– Ну вот, теперь вижу, что поняла, – сказала Потвора с притворной ворчливостью. – В нашем деле над каждым словом думать надо, если, конечно, есть чем.

Леля слова обидные пропустила мимо ушей, терлась умильно головою о бабушкино плечо, приговаривала:

– Бабушка, бабулечка…

Потвора насупилась.

– Что еще у тебя? Хватит тереться, чай не кошка. Опять вопросы смущальные?

Леля присела на кончик лавки. На бабушку она теперь не глядела, а глядела она на плясавший в печке огонь.

– Вопросы, – сказала сокрушенно.

Потвора молчала. Леля искоса глянула на бабушку и снова уставилась на огонь.

– И что молчишь? – сказала Потвора раздраженно. – Выкладывай свои вопросы.

– Я про навьев, баба. Своих мертвецов на кострах жжем, чтобы души их на небе с небожителями и пращурами пировали бы и прохлаждались. А чужих? Их, поди, тоже свои пращуры дожидаются?

– Вона, – удивилась Потвора. – С какой стати их жечь, врагов то? Пусть в земле тлеют, а души ихние пусть Семарглов кормят, росткам землю рыхлят, пребывают в хлопотах о воде для корней и в ином всяком у Переплута вечном холопстве… ты давай не крути, это ли для тебя вопрос, ты давай свой смущальный спрашивай.

– Ну, хорошо. А вот если не довелось сжечь хорошего человека, он тоже в навьи идет?

– Ты к чему это клонишь? – насторожилась Потвора.

– Не понимаю я, баба, – сказала Леля с отчаянием. – Как может быть, чтобы хороший – и в навьи? Вот, к примеру, уйди я в лес, хоть бы и по грибы, а меня в незнаемом месте деревом и задави. В краде огненной меня не сожгут и на погосте родовом рядом с пращурами не упокоят. И получится навья. Что же, приду тебе вредить?

Потвора тяжко задумалась.

– Не ты придешь, навья.

– Но навья эта – моя душа. А как же любовь? Выходит, не душа любит, тело, коли вместе с ним любовь истлевает?

– Я думаю так, сказала Потвора с осторожностью, – пращуры и навьи, это уже не… как бы сказать… ну вот ползет по дереву гусеница безобразный червяк. А потом из нее получается наикрасивая бабочка. Скажи, знает ли бабочка, с каким другим червяком-гусеницей она во время оно дружбу водила?

– Это очень грустно, – сказала Леля и шмыгнула носом. – Выходит, матушка забыла про нас с тобой?

– Тьфу ты, – рассердилась Потвора, – она что же, по-твоему, бабочка, или как? Я тебе к примеру говорю.

Леля подумала, нерешительно кивнула головой.

– Ладно, вроде бы, поняла я. А еще спросить можно? Про другое?