Ведьмы из Эсткарпа - [116]

4

Стоя перед узкой прорезью окна, Исмей глядела во двор. По снегу причудливо разбегались тропки. В громадном шатре посреди двора ютилась горстка воинов. Был канун Средзимья. В этот день во всех замках Долины готовятся к пиру. И в самом деле, почему не отпраздновать середину лютой зимы, самый короткий ее день? Ведь теперь дни потихоньку будут становиться все длиннее.

Но в Квейсе никто не готовился к пиру, не было гостей, их и не ждали. Нинкве и две служанки, столь же приземистые и отвратительные, как и она сама, изобразили полное непонимание, едва завела она речь о празднике. Хилле Исмей почти не встречала. Теперь она знала, что почти не выходит он из своей остроугольной башни, и даже воины их надвратной башни не смеют входить туда. Впрочем, некоторые из людей в капюшонах все же имели доступ в жилище своего властелина.

Теперь, когда она припоминала свои надежды, как же стать хозяйкой этого дома, ей хотелось смеяться, а скорее плакать, если бы только позволила упрямая гордость, о наивной девчонке, что ехала навстречу свободе из Верхней Долины.

Свобода! Она жила в своей башне как пленница, а вот Нинкве, как поняла Исмей, и была здесь ключницей. Ума и осторожности у Исмей хватило, чтобы не торопиться изображать из себя хозяйку. Унизительных отказов в своих немногих распоряжениях она поэтому не встречала и не торопилась умножать их, ограничиваясь собственными скромными нуждами.

Тюрьма ее по крайней мере была обширной, не каким-нибудь там казематом. На первом этаже была комната, встретившая ее тогда, после дороги, теплым уютом. Выше располагалась комната, где она сейчас стояла, занимавшая всю башню, с двумя винтовыми лестницами в центре, закрученными в противоположных направлениях. Еще были две комнаты, холодные, без мебели и давно заброшенные.

Кровать здесь, во второй комнате, закрывалась пологом; рисунки на нем от времени выцвели, и обычно она почти не различала их, разве что иногда колеблющийся свет лампы или очага вдруг вызывал на пологе к жизни какое-нибудь лицо или фигуру, пугавшую ее на какое-то мгновение.

Одна из них беспокоила ее чаще других. Вспомнив о ней, Исмей отвернулась от окна. Подошла к занавеске и расправила ее там, где было лицо. Сейчас под ее руками было лишь блеклое изображение, а ведь только недавно от очага мельком ей показалось, что кто-то стоит за занавеской, терпеливо следя за нею.

С закрытыми глазами могла она представить себе это лицо, все-таки человеческое и уж получше отвратительных морд, что частенько виделись ей по ночам. Те были словно маски, человеческим лицом прикрывающие нечеловеческую сущность. Но это лицо было человеческим и чем-то привлекало ее. Может быть, и обманывала Исмей память, но чудились ей в этом лице отчаяние и просьба.

Конечно, это говорило лишь о том, как однообразна ее жизнь в этом замке, раз уж в старых вышивках грезилось ей что-то. Исмей подумала, кто и какой иглой вышивал эти узоры? Она погладила ткань рукой, ощупывая неровности вышивки.

И вдруг под рукой оказалось что-то твердое, какой-то жесткий бугорок. Она внимательно ощупала его: на взгляд ничего не было заметно. Похоже, что-то было здесь зашито в ткань. Она принесла лампу и осторожно поднесла огонек к ткани.

Вот и фигура, которая так занимала ее. На шее ее было ожерелье и бугорок был его частью. Внимательно все разглядев, Исмей поняла, что неизвестный предмет плотно обшит нитями. Язычком пояса Исмей осторожно прикоснулась к бугорку. Пришивали добросовестно, и ей предстояла теперь долгая работа. Но наконец она подрезала нити и вытащила концы; что-то твердое скользнуло из ткани ей в руку. Предмет был гладким на ощупь… Она поднесла его к лампе. Конечно, янтарь! В руке ее была фигурка столь тонкой работы, что какое-то время она с трудом силилась разглядеть детали.

Змейка, свившаяся своими кольцами в тугой клубок. Маслянистой желтизной светились глаза ее на темном янтаре теле. Почти незаметные чешуйки на теле говорили о невероятном мастерстве резчика. Несмотря на врожденное отвращение ко всяким чешуйчатым тварям, Исмей не ощущала никакого отвращения, скорее наоборот.

И вдруг… Она вскрикнула и отбросила бы змейку подальше, но уже не могла этого сделать. Медленно поползли, сплетаясь и расплетаясь, кольца… Фигурка оживала.

С ужасом смотрела Исмей, как расправляется на ее руке змейка, а потом она свернулась на ее ладони кольцом, словно живая, подняла голову и поглядела на Исмей желтыми глазами, во рту что-то мелькало, должно быть язычок.

Так смотрели они друг на друга, Исмей и освобожденное ею существо, а потом змейка скользнула вверх по руке, и у Исмей не было сил шевельнуться. На ощупь она была теплой, не холодной, как положено змее. Исмей почувствовала тонкий приятный аромат. Так пахнут редкие сорта янтаря. Под рукав к запястью ползла змея. Вдруг теплое кольцо охватило руку Исмей, она отвернула рукав. Теперь змейка стала браслетом и снять ее она не могла, как ни пыталась. Оставалось только сломать ее или разрезать пополам.

Выпрямив перед собой руку, Исмей вернулась в кресло к огню. Но это же невероятно! Ведь янтарь был когда-то древесной смолой. В старых сказках говорилось, что янтарь — окаменелая слюна или испражнения дракона, но это же не так. В нем попадались мелкие существа вроде насекомых. Она вспомнила то крылатое существо, что показывал ей Хилле. Но ведь сама-то смола не живая. Правда, кое-какие странности, для любопытных, за нею водились: потри — и словно железки магнитом янтарь потянет к себе пух, волосы