Ведьмы и ведьмовство - [72]

Des Teufels Ehe und Reutterey 1st nur Gespenst und Pantasey[54].

Как поступаете вы в подобных случаях? — запрашивала в 1531 г. Ульмская дума Нюрнбергскую по поводу одной колдуньи. «Мы, — отвечала Нюрнбергская дума, — никогда не считали колдованья что–нибудь серьезным и всегда находили, что в нем ничего настоящего нет… Поэтому подобных лиц мы только попросту от себя выгоняли». И в то время, когда на богословских факультетах в Германии оказывалось больше профессоров, нежели охотников их слушать, и когда — по словам легата Алеандра — девять десятых Германии кричали «Лютер», а последняя десятая — «смерть римской курии», такие взгляды могли высказываться городскими думами совершенно безопасно. Да и по другим странам Европы католическому духовенству приходилось тоже бороться с ересями, сравнительно с которыми столь страшная в глазах Шпренгера «ересь неверия в ведьм» отступала далеко на задний план. Процессы ведьм и в эту пору совсем не прекратились. Вера в ведьм с половины XIV века трудами инквизиторов слишком широко уже успела распространиться, и в том же самом 1531 году, к которому относится приведенная нами переписка двух немецких дум, съезд представителей швейцарских кантонов в Бадене ужасается, как это «по всей стране оказывается столько колдуний и ведьм, что и сказать нельзя». И все же без давления со стороны людей науки, со стороны высшей школы и прикрывавшей ее своим авторитетом церкви люди житейского здравого смысла способны были сдерживать такое суеверие в узких сравнительно границах.

Но, как известно, результаты реформационного движения — по крайней мере ближайшие его результаты — были совсем не те, о которых мечтали многие в его начале. Вместо единой обновленной церкви без папы и епископов, где каждый верующий должен был являться сам священником, не признающим другого авторитета, кроме ясного, как солнце, Слова Божия, Европа оказалась разделенной на несколько церквей, причем каждая из новых гораздо больше походила на старую средневековую церковь, от которой она откололась, нежели на присущий раннему протестантизму идеал религиозного общежития. Силой вещей свобода веры, являвшаяся лозунгом протестантизма в его боевое время, превратилась в пустое слово. Новые церкви учат, что человек спасается не тем путем, который указывает католическая церковь. Но их учение носит при этом такой же догматический и нетерпимый характер, как и учение католической церкви. Каждая из них провозглашает себя ноевым ковчегом, вне коего нет душе человеческой спасения. Те же остались у них и приемы созидания подобного догматического ковчега. Протестантизм начал с войны против схоластики. Протестантизм кончил созданием неосхоластики, мало чем разнившейся от классической схоластики и заводившей ум человеческий в такие же дебри. Новая протестантская теология так же покоится на благочестивом союзе aucto–ritas и ratio, как и средневековое школьное богословие. Правда, круг Откровенных истин ею проводится уже, чем проводился он в средневековой схоластике. Протестантизм отверг авторитет церковного предания, равно как притязания папской церкви на боговдохновенность ее догматических постановлений. Зато тем непреклоннее стоял он на обязательности для каждого верующего человека преклонять свой разум пред каждым словом, которое находится в подлиннике Св. Писания. Сделав себе из Св. Писания, «как оно было продиктовано Духом Святым», главный оплот против католицизма, протестантская университетская теология гораздо ревностнее охраняла Библию от всякого прикосновения к ней критики, чем современные ей католические экзегеты, стремившиеся доказать, что Библией нельзя довольствоваться ввиду ее недостаточности в деле церковного учения и затруднительности для правильного понимания. Когда в начале XVII столетия в одной гамбургской школе ректор допустил диспут на тему an Novum Testamentum barbarismis scateat[55], то местные духовные власти послали по этому поводу запрос в Ниттенберг–ский теологический факультет, и факультет ответил: «Говорить о том, что в речах и посланиях св. апостолов могут находиться soloecismi, barbarisme и нечистый греческий язык, значит задевать Духа Святого, глаголавшего и писавшего через них, и кто упрекает Св. Писание в каких–нибудь barbarismi, как мы теперь определяем слово barbarismus, тот оказывается повинен в немалом богохульстве». Необходимость «диспутировать с папистами», необходимость опровергать их rationes, необходимость противопоставить их законченному миросозерцанию такую же законченную систему скоро восстановила во всех правах среди протестантских теологов и проклятую было Лютером языческую философию. И в протестантских университетах XVI и XVII вв. будущие ученые толкователи Слова Божия готовились к своему призванию на том же Аристотеле. Правда, теперь из «философии» строже, чем когда–либо, устраняется все, что в ней оказывалось несогласного со Словом Божиим. Устав первого из вновь основанных протестантских университетов — Марбургского — прямо гласил, что все предметы, теология, юриспруденция, медицина и «свободные науки», должны преподаваться adhi–bito in omnibus, praesertim in mathematicis consore tutissimo, nempe verbo Dei