Ведьмы и ведьмовство - [55]

Разбросанные по недоступым горным высям и долинам, почти оторванные от прочего мира, среди грозной природы, могуче действовавшей на фантазию, альпийские охотники и пастухи являлись в ту эпоху, быть может, самыми верными хранителями запаса первобытных общеевропейских поверий. «Альпы кишат суеверием», — писал в начале XV века доминиканец Нидер, и современник его тирольский судья Винтлер в своей поэме «Цветы добродетели» при описании альпийских суеверий нашел материала почти на тысячу стихов. С особенною силой держалась в Альпах вера в домовых, которые по ночам вступают в любовные сношения с людьми, и в ночные полеты, причем для этого нетрудно указать и физиологические причины. Так называемое Alpdrucken и яркий до галлюцинаций бред летаньем до сих пор остаются, наравне с кретинизмом, особенно характерными для Альп болезнями. К вере в полеты Винтлер возвращается неоднократно. «Многие мажут салом кадушки, чтобы летать по воздуху». «Многие так проворны, что в одну минуту пролетают сотни миль». «Иные ездят по воздуху на телятах и на козлах, на камнях и на палках». Для правильного освещения вопроса заметим здесь, что образованный судья–поэт сам все это относил в область болезненного бреда. Он был неважный богослов: он, например, не верил, чтобы колдуньи были способны накликать бури. Но тут он толковал строго согласно с Canon Episcopi. «Ни один человек не летает, но иным грезится, будто они летают. Это мы знаем по злым, нечистым людям: они летают, а сами остаются дома, как это подтверждается несомненными свидетельствами. Их тело не трогается с места, они уносятся только душой, грезя, будто они и в самом деле улетали. Так их опутывает сатана, чтобы они ему тем крепче верили. Ибо кто предается сатане, тому грезится, будто он все время летает».

Но эти Альпы, столь густо населенные всякими призраками, лежали в непосредственном соседстве с Ломбардией и Провансом, главными центрами ранней средневековой культуры, главными очагами ересей, главным театром подвигов инквизиции. Через Альпы перекочевывали еретики из южной Франции в северную Италию, и та же недоступность, которая так пагубно отзывалась на умственности коренного населения, делала из альпийских долин естественное убежище для катаров и вальденсов, когда на родине гонение вспыхивало с особой силой. Сюда они спасались, чтобы переждать, пока церковные громы стихнут, здесь они оставались нередко и на прочное жительство. В Альпах до сих пор еще существуют общины

вальденсов. Само собою разумеется, однако, что инквизиция неспособна была глядеть на это сложа руки. Ее французские и итальянские деятели вслед за еретиками тоже узнали дороги в Швейцарию и Савойю. В XV веке с одной стороны Альп Турин и Комо, с другой Женева и Лозанна снабжаются постоянными инквизиционными трибуналами, которые по твердо установившемуся к тому времени порядку за сыском о еретиках не забывают осведомляться у населения и про людей, замеченных в преступных занятиях волшебством. Те и другие представлены были на этом новом поприще инквизиционной деятельности очень богато и разнообразно, и здесь наконец инквизиции удалось довести до полной ясности то, что только чуялось ей в самой Италии и Франции. Здесь для нее впервые стало несомненным, что некоторые из «еретических колдунов», подобно настоящим еретикам, образовали особое сообщество, держащее свои шабаши и занимающееся преступной пропагандой.

Haerotici fascmarii, stregones, strigae haereticae, strigimagae, или же Gazarii (простонародное швейцарское искажение имени катары) в Waudenses (pays de Vaud) — такими пестрыми названиями, дававшимися по различным приметам, обозначает инквизиция этих новых еретиков, которых она принялась усиленно жечь с первых десятилетий XV века. При этом новые Waudenses сначала строго различаются от старых Valdenses или лионских бедных, близко знакомых инквизиции с XIII века. С течением времени, однако, различие между ними мало–помалу исчезает. Факты показывают инквизиции, что в колдовской стране вальденсы сами превратились в завзятых колдунов, и таким образом латинское название Valdensis наряду с французским Vaudois становится господствующим обозначением для членов вновь открытой секты. О точности названия здесь инквизиции не приходилось, впрочем, особенно заботиться, так как этих еретиков никак нельзя было смешать с другими. Их главною особенностью служила способность летать по воздуху, которой они пользовались, чтобы собираться на свои шабаши из самых отдаленных друг от друга мест. Errores Gazariorum sen illorum, qui scobam vel baculum equitare probantur[41] — таково заглавие одного из первых трактатов, где сохранилось описание новой ереси. Что же касается гнусностей, которые проделывались этими вальден–сами или летучими колдунами, на своих шабашах, то они затмевали все известное про ранее бывавших еретиков.

Сама инквизиция сразу обеспокоилась сделанным в Швейцарии открытием и принялась искать следов новой секты по другим местам, — конечно, с отличавшим всегда подобные поиски успехом. По Роне вверх поднялась инквизиция из Франции в Швейцарию; по Роне вниз стали спускаться процессы против Valdenses ydolatiae из Швейцарии во Францию. В 1433 году мы встречаем уже большой процесс такого рода в Лионе, и скоро слово Vauderie или Vaudoisie стало знакомо всей Франции, сначала ее югу, а затем и северу. Avoir ete en Vauderie на языке французских памятников XV века значит «летать на шабаш». Однако инквизиция несколько запоздала со своим открытием. В глухих альпийских местностях она, положим, могла жечь летучих колдунов десятками. Ей удалось там скоро поставить и светскую власть на свою точку зрения. Автономные крестьянские общины в Валлисе под руководством сионского епископа уже в 30‑х годах XV века жгли своих ведьм с примерным усердием. Но когда инквизиция объявила свою новость таким странам, как коренная Франция и Германия, она столкнулась там с враждебным недоверием. То была середина XV века, когда старый престиж римского престола и его главных агентов, нищенствующих монахов, успел уже померкнуть. Европа видела Magnum Scandalum Ecclesiae, Европа пережила соборное движение, и, чтобы не выпустить окончательно национальные церкви из–под своего влияния, Риму приходилось идти на всякие сделки со светским государством, которое теперь высоко подняло голову и взяло инквизицию под строгий свой надзор. Вместе с этим давно таившийся в обществе дух критики стал заявлять о себе с неслыханною дерзостью. Монахи–проповедники привыкли запугивать народ чертями. Насмешливая буржуазия теперь на это замечала, что ад и черти похожи на сказки, сочиненные духовенством, чтобы с удобством переводить в свой карман чужие деньги. Но и среди самого духовенства новые инквизиционные процессы наткнулись на протесты. Приходское католическое духовенство в своей массе до самого конца средних веков не пользовалось благами высшего богословского образования и само, по–видимому, успело отчасти заразиться разъедавшим светское мышление ядом эмпиризма. А тут еще присоединялась та ненависть, которую оно издревле питало к нищенствующим орденам, вырывавшим у него из рук и влияние, и доходы. Таким образом, инквизиции приходилось являться свидетельницей, как «пагубные, неученые проповедники» осмеливались говорить своей пастве: «Ты не должен верить, будто в самом деле есть такие колдуньи, что в просторечии зовутся ведьмами, и будто от них бывает вред людям, скотине и плодам земным чрез бури. Все это бывает от других причин, нам непонятных, или с попущения Божия через демонов, но никоим образом не через колдуний». Но, что для инквизиции было особенно прискорбно, подобные ее речи можно было слышать и от иных людей, стоявших на очень высокой ступени образованности. «Я знаю, — так писал об этом один из убежденнейших гонителей ведовства, — что много есть людей, обладающих великой репутацией, ученостью и познаниями, которые считают этих несчастных заслуживающими не столько кары, сколько сострадания, и полагают, что так называемая ими меланхолия и галлюцинации подобных женщин требуют успокоительного питья и молитв, а вовсе не пламени костра». Подобных скептиков надобно было переубедить. Надобно было раскрыть самому обществу глаза на весь объем грозившей ему опасности. Для этого же надо было предъявить ему материалы, скопившиеся в архивах инквизиции. Иначе, как признавали сами инквизиторы, общество было, конечно, в праве относиться подозрительно к законности новых процессов. Дело это, говорили они, бесспорно, совсем особого рода (haec materia valde singularis est). Для профанов все тут представляется совершенно невероятным. А для того, кто приобрел тут опыт, напротив, всякое сомнение кажется безумием и всякая попытка остановить карающую руку правосудия тяжким грехом против рода человеческого.