Ведьмы и ведьмовство - [25]

Само собою разумеется, однако, что если бы средневековая римская церковь позволила всем своим служителям упасть так низко по уровню образования, то она не смогла бы сохранить даже формального своего сходства со своею

христианской предшественницей; она не сберегла бы ни сложной церковной обрядности, ни канонического законодательства, ни организации особой духовной власти. И, ясно сознавая это, руководители римской церкви всеми силами боролись за то, чтобы хоть в собственной среде сохранить остатки той школьной образованности, которая в старые времена составляла необходимую принадлежность всякого римского гражданина из обеспеченных классов и атмосферою которой так долго дышало христианство. Таким образом, спасая себя от конечного разложения, римская церковь спасла вместе с собой и хорошо известные нам античные «училища красноречия», или, по–средневековому, «тривиальные школы». Ее стараниями в самые темные времена среди новых европейских обществ не переводились совершенно люди, которые «по римскому завету» детство и юность свою проводили над изучением древних классиков — Гомера в латинском переводе, Вергилия, Горация, Овидия, Персия, Ювенала, Теренция, Лукана, — которые заглядывали в учебники риторики, составленные по Квинтилиану, и в руководства логики, писанные по Аристотелю. Особенно одаренных юношей церковная школа сажала иногда и за так называемый quadrivium, т. е. преподавала им начатки арифметики, геометрии, астрономии и теории музыки. Но в новых условиях своей жизни школы, «ведшиеся по старому римскому преданию», конечно, не могли давать тех же результатов, какие они давали на той почве, где они выросли. Довольно здесь напомнить, что в эпоху империи училища красноречия были школой родного языка или в романизованных странах школою языка, которым воспитанники с раннего детства дома учились владеть, как родным; между тем для юных франков и саксов, лангобардов и бургундов, садившихся за азбуку в какой–нибудь соборной или монастырской школе, латинский язык был мертвым языком, изучение которого при грубости тогдашней педагогики для многих представляло совершенно непреодолимые трудности. Являясь для германских детей чуждыми по языку, латинские классики были для них не менее чужды и по содержанию, так что о прежнем превращении школьной литературы в духовную собственность питомцев школы теперь нельзя было и мечтать. Преподаватели «грамматики» теперь считали задачу свою исполненной блестяще, если ученики их долгими годами занятий приобретали, наконец, искусство сколько–нибудь сносно владеть литературной латинской речью. Не тем была в средние века и риторика, чем была она для Либания. И в римских школах многие воспитанники работали над ней в прикладных целях, стремясь овладеть прибыльным знанием тайн судебного красноречия. Средние же века сделали в этом направлении еще несколько крупных шагов вперед. Применяясь к умственной скудости питомцев, сводя запросы к ним до низшего уровня познаний, без которых церкви немыслимо было существовать, ранняя средневековая школа в риторическом классе не тратила много времени на Квинтилиана, а упражняла юношество главнейшим образом в так называемом dictamen prosaicum, т. е. в искусстве составлять письма, грамоты и вообще акты делового характера. К технике делового стиля при этом присовокуплялась и реальная сторона: дети читали сборники законов, заучивая важнейшие статьи наизусть. Развитию юридического мышления служила преимущественно и третья из свободных наук — диалектика. Что же касается помянутого нами quadrivium, то будет достаточно заметить, что арифметика сводилась к четырем действиям над целыми числами, что геометрия — там, где под именем ее не преподавалась крайне фантастическая география, — заключалась в чисто практических приемах вычисления площади треугольника, четырехугольника и круга и что астрономия уцелела почти лишь в том объеме, который необходим для установления календаря и переходящих праздников. Однако даже в подобном более чем скромном объеме науки эти считались в те времена доступными лишь немногим избранным. «При одной мысли о науках quadrivium'a, — писал св. Бонифаций, — у меня от страха спирается дыхание. Пред ними все науки trivium'a не более, как детская забава». Из редких вообще тогдашних школ только ничтожное количество обладало преподавателями столь головоломных дисциплин, и кто превосходил зараз все перечисленные septem artes liberates, всю эту septemplex sapientia, тот в глазах современников являлся чудом учености.

Но эти «клерикальные» школы, предназначавшиеся почти исключительно для подготовки будущих священно-и церковнослужителей, главнейшею своею задачею должны были; конечно, почитать наставление своих питомцев в истинах христианской веры, преподавание им Св. Писания с надлежащим богословским комментарием? Так это обычно и утверждается в общих культурно–исторических сочинениях: по ходячему взгляду вся школьная работа в средние века имела одну конечную цель — уразумение высшей из книг, Библии. Такое утверждение, однако, смешивая средневековую теорию с действительностью, представляет характер тогдашней школы в глубоко ложном свете. Все перечисленные нами предметы преподавания имели для римской церкви великую цену уже сами по себе — как бы она могла оставаться римской церковью без латинистов и без юристов? — и занятия ими при деревенской дубоватости учащихся, при крайней бедности школ необходимейшими пособиями и неумелости учителей требовали такого невероятного количества труда и времени, что о серьезном углублении в вопросы христианского богословия для подавляющего большинства учащихся не поднимала и вопроса. Школы раннего средневековья были, бесспорно, чисто церковными учреждениями — уже простое уменье читать и писать тогда признавалось за ars clericalis, — но столь же бесспорно и то, что грамотеи–клирики той эпохи были плохие богословы, что в общем они после долголетнего пребывания «под розгой наставника» все же глядели на мир Божий не глазами великих учителей древней церкви, а наивными глазами родной своей деревни. Клирик, создавший в IX веке известную поэму «Спаситель» (Heiiand), по школьному своему образованию стоял далеко выше среднего уровня своих собратьев. А много ли в его стихотворном пересказе евангельской истории осталось от Евангелия? Христос в изображении его — король, который окружен верными ленниками, который им дает награды, крепко стоит за них в бою и т. д., и т. д.