Ведьмин круг - [3]

- Зачем вам это? Все равно назад в лагеря мигом оформите.

- Одно другому не мешает. Нужно, чтобы все оформлено было чин-чином, а мигом или нет - другой вопрос, - усмехнул­ся Высик.

Деревянкин замялся.

- Потерял я ее, начальник. А может, сперли. До чистых ксив большой интерес...

- Как же ты собирался восстанавливаться в прописке, с утраченными-то документами?

- Так меня здесь многие знали, начальник. Помнят, небось. Свидетели нашлись бы, подтвердили, что я - это я.

- Возможных свидетелей можешь мне назвать?

- Да мало ли кто. Думаю, из фабричных найдутся, из посел­ковых.

- Хорошо. - Высик, следуя за ходом своих мыслей, почему-то решил прервать допрос. - Ты посиди у нас, подумай, каких свидетелей сможешь припомнить. - Он позвал конвойного ми­лиционера: - Уведите его. В район пока не отправлять.

Конвойный был несколько удивлен решением Высика - дело­-то простое, чего возиться с этим мелким щипачом? - но, зная, что начальник ничего не делает зря, воспринял его решение как должное.

Оставшись один, Высик глубоко задумался, пытаясь вновь ухватить мысль, что мимолетно промелькнувшую в его памя­ти и, поманив, исчезнувшую. Ему припомнилась предвоенная танцплощадка и он сам, молоденький подмастерье слесаря, не так давно попавший по направлению на завод из энкавэдэшного детского дома. Он еще только приглядывался к чу­жому миру, в котором ему предстояло обжиться и стать своим, приглядывался к новым лицам, новым ухваткам, усваивал сло­вечки местного жаргона, по знанию и употреблению которых окружающие понимают, в каком пространстве ты существу­ешь - вовне их мира или внутри него. Поэтому, видно, многое тогда запоминалось ярче, цепче и отчетливей: шло накопление запаса на будущее в кладовые памяти. И вспомнилось этого Деревянкина, мелькнувшее возле танцплощадки...

Что еще проплывает перед глазами в связи с этим смутным воспоминанием? Фонари - они покачивались, будто хотели выпутать из густой листвы блеклые конусы своего света. За кругом, очерченным этими фонарями, кончалась территория танцев и начиналась территория разборок - территория тьмы, простиравшаяся далеко вокруг, чуть ли не до первых жилых бараков. Она же была и территорией любви - копошения в кус­тах, охов и сдавленных вскриков. Высик тоже прошел там крат­кий курс, не оставивший у него, надо сказать, ничего, кроме кислого разочарования, и укрепивший в равнодушии к женщи­нам. Она тогда сама подошла к нему, та плотно сбитая девушка: «Эй, чего не танцуешь?» Он пожал плечами: «Сам не знаю. - И, через секундную паузу, поняв, что от него ждут инициативы, добавил: - Можно тебя пригласить?» Девушка, естествешо, согласилась. И потом, когда они уходили во тьму (он вызвался ее проводить), разгоряченные танцами, во время которых ее грудь, мягкая и податливая, прилегала к его груди, а сама она, незаметно для окружающих, поводила бедрами так, что ее лоно прижималось к нему на секунду тесней - он не знал, как вести себя дальше. Потому что уже на исходе танцев он внезапно ощутил нарастание огненной волны и теперь боялся, что на этом его мужская сила исчерпана, но с храбростью отчаяния, метров через сто от танцплощадки, увлек ее в кусты, поняв что она этого ждала, и лучше было опозориться через бессилие, чем через ничегонеделание... Мягок был запах свежей травы, и жас­мин над ними образовывал нечто вроде полога, словно они ока­зались на королевской постели, осыпанной лепестками жасми­на, и он почувствовал, все неистраченное снова хочет вырвать­ся наружу. «Ты что, в первый раз?» - неожиданно деловито спро­сила она. «Да», - сам дивясь своему спокойствию, ответил он. «А ты молодец, - с той же деловитостью заметила она. - Редко кто в этом сознается...» А он уже чувствовал себя пойманным, пойманным в заданность движений, в невозможность не подчиниться требованиям тела, наслаждению, подчинившему всю его личность, все его «я», ничего потайного и собственно­го ему не оставив.

Впрочем, наслаждение было не настолько сильным, чтобы перевесить это отвратное чувство ловушки. Ему хотелось, что­бы все побыстрее кончилось, но, может быть, именно это чув­ство протеста, создававшее торможение наслаждению, и не да­вало длящемуся кончиться побыстрее. Он ощущал все большее напряжение, и чем сильнее было ощущение подавленности, тем больше казалось, что эта наглая ненасытность его тела уничто­жает в нем то, что уничтожать не дозволено, чем ни с кем нельзя делиться, пьет живые соки его «я». А она, проникаясь его нео­жиданной мощью, восприняла ее как доказательство своей при­тягательности для него, как доказательство ее умения возбуждать - и от этого сама возбуждалась все больше, и наконец ее мед­ленное затихающее содрогание отозвалось в нем резким при­ливом наслаждения...

Он не знал, радоваться ему или огорчаться, что все позади. «Для новичка ты силен, - сказала она, спокойно оправляя юбку, когда они уже сидели рядом. - Ну, как тебе?» - «Невероятно», - сказал он, мысленно давая себе клятву, что никогда больше не окажется в подобном дурном плену, никогда не будет рабом, никогда не даст вычерпывать из себя то невосполнимое, что, хитроумно собранное вместе, называется Сергеем Матвеевичем Высиком - человеком, не похожим ни на одного другого, с соб­ственным миром и собственной вселенной, которую надо оберегать от грубых вторжений. И эту клятву он держал до сих пор.