Ведьмин Дом, или Тихие игры в помещении… - [29]

– Понять-то я понял. Только всё равно ты, Санька, гад и дерьмо.

– Это что же? – подозрительно осведомился Санька, – отказываешься подчиняться?

– Подчиняться я буду, слово же давал, – успокоил его Серёга. – Но я всё равно тебе буду говорить, что ты сволочь и дерьмо.

– Ну, тогда лады, – сразу повеселел Санька. – Тогда за слова особо получать будешь. Но сейчас я тебя прощаю. Только ты присягу должен дать.

– Это ещё с какой радости?

– Так надо. В таких делах должен порядок быть. Вылезай из постели, становись передо мной на колени и говори: «Я, Серёга Полосухин, даю слово, что до конца смены буду тебе, Саня, подчиняться и всё делать, что ты скажешь. А если я своё слово нарушу – пусть никто в лагере со мной водиться не будет.» Запомнил? А то могу повторить.

– А рожа у тебя не треснет?

– Не треснет. Так что давай исполняй.

…Ну что ж, можно и поиграть. Всё равно ведь он сейчас притворяется. Словно наш разведчик в немецком тылу.

Выбравшись из-под уютного одеяла, он встал коленками на холодный пол и пробормотал глупые слова присяги.

– Ну вот и отлично, – одобрил Санька. – Можешь пока ложиться. Я разрешаю. Мы с тобой ещё после кое-о-чём поговорим.

Но только он закутался в натянул одеяло – раздался горн. Пришлось снова вылезать и бежать на холод. А что тут такого? Физрук Жора не признавал плохой погоды. Зарядка – дело святое.

Вот и сейчас он стоял на трибуне футбольного поля с жёлтым рупором-матюгальником в рыжей волосатой руке. Стоял и ждал, когда стекутся отряды на зарядку, то и дело поглядывая на секундомер. Пять минут пройдёт – и всё. Зарядка начинается. Кто не успел, тот опоздал. Того уже к своему отряду не пускают, те в специальном месте занимаются, как говорит Жора, на «штрафной площадке». Потом, когда зарядка кончится, он будет их гонять.

…Жора стоял, сжимая матюгальник в мокрой волосатой руке. Огромный, толстый, с мохнатым животом, голый по пояс. Очень уж он смахивал на медведя. Казалось, стоит ему кого-нибудь слегка задеть – и у того череп сплющится. Да что там казалось – так оно и было. В прошлом году заявились на территорию деревенские парни, взрослые уже, поддатые. Начали борзеть, вырубаться на вожатых. Начальница к ним вышла, Валентина Николаевна, так они её матом обложили и спасибо что не врезали. Вот тогда-то и послали за Жорой. Тот спал в своей крохотной комнатушке за эстрадой. Спросонья он лишь ругнулся, но потом всё же до него дошло, что пора вставать. Сбросив одеяло, встрёпанный и злой, он вышел навстречу парням.

И весь лагерь глядел на то, как летели через забор здоровенные, накачанные мужики. Жора ими как апельсинами жонглировал. После, говорят, эти деревенские на него в суд подавали. Кому-то он руку сломал, кому-то ногу… А может, и череп сплющил. Всё может быть. Но Валентина Николаевна запросто доказала суду, что это была всего лишь необходимая самооборона, а также спасение детских жизней от разъярённых бандитов. И выписала Жоре премию, одиннадцать рублей. «За особые заслуги в деле спортивного воспитания подрастающего поколения.» Во всяком случае, Миша именно так рассказывал Свете. (А Серёга всё слышал.)

…Жора уставился на секундомер, словно обнаружил в столь знакомом ему приборе нечто таинственное. И вот, лишь стрелка коснулась последней отметки, он щёлкнул пальцами.

– Всё, голуби, начали. Основная стойка – ноги на ширине плеч, руки на поясе…

И пошло, и поехало! Серёга понимал, что Жора даёт хорошую нагрузку. Осенью в городе Дмитрий Иванович, тренер, пощупает Серёгины мускулы. Усмехнётся в густые усы и скажет: «Я вижу, ты времени даром не терял. Опять в лагере?» Серёга кивнёт. «Ну что ж, передай моё почтение этому вашему Жоре…» Серёга давно уже Дмитрию Ивановичу про Жору рассказал. И вообще про лагерь.

…Наконец, процедура кончилась. Ребята прокричали традиционное: «Здоровье в порядке – спасибо зарядке!» и помчались по корпусам. А Жора остался с опоздавшими.

…В корпусе народ толпился в туалете. По двое, по трое лезли с зубными щётками на один умывальник, отпихивали друг друга, плескали водой, брызгались. Бабка Райка орала из коридора:

– А ну, прекратили фулюганство! Опять весь пол залили, паршивцы! А кому подтирать, спрашивается? Бабе Рае! Ну, дождётесь вы у меня… Запру туалет – забегаете тогда! Я вон вас сейчас тряпкой!

В палате были уже почти все. Санька, который на зарядку не ходил, успел одеться и сидел теперь на тумбочке, уплетая печенье «Юбилейное». Кровать его оставалась незастеленной, из-за чего бабка Райка, время от времени просовывая в дверь голову, грозно вопила.

– А вот и Серый, – сказал Санька. – Ну что, раб мой, застели-ка мне постель. И получше, чтоб на пятёрку. Кстати, сегодня за чистоту в палате отвечаешь ты. И завтра тоже. И вообще. А то я смотрю, что-то устали пацаны шваброй махать. Ладно, стели. А потом выйдешь на крыльцо, поговорим.

Едва Санька вышел из палаты, Лёха тронул его за плечо.

– Не переживай, Серый, – шепнул он. – Как-нибудь выкрутимся. Не может быть, чтобы выхода не нашлось. И вообще, я всегда с тобой дружить буду, что бы этот Санька с тобой не сделал. Ты мне веришь?

Серёга взглянул ему в глаза. Странные были у него глаза – огромные, серые, и глядя в них, почему-то становилось хорошо, и даже хмурое небо после его глаз уже не казалось таким мрачным.