Ведьма княгини - [148]

И все, что смогла княгиня, это упросить Смоленского князя Гилю – разудалого весельчака и любезного правителя – оставить Свенельда в его граде, увлечь ловами и пирами, развлекать и веселить, чтобы забыл тот о прежней жене.

Гиля был душа парень, княгине отказывать не стал. Вот и взялся пить, гулять со Свенельдом, тешил того да умащивал, охотами развлекал да воинскими состязаниями. И Свенельд вроде как находил во всем этом удовольствие. Так гулял с Гилей Смоленским, так хмелел и веселился, что в какой-то миг ощутил, что исчезает в его душе надрыв, не оставлявший его после битвы с Кощеем, после резни древлян. И когда настала ясная и яркая весна, как вскрылся лед на Днепре, он на первом же струге отбыл по реке в сторону Киева. Но сперва хотел все же в Любеч заехать.

Град Любеч был расположен на Днепровском пути северянской земли и считался северянским градом. Но говор тут был уже общерусский, не северянский. Ибо немало кораблей собирались в речном затоне у Любеча, многие тут чинили да обновляли суда – благо, что вокруг располагались сосновые корабельные леса, а любечские корабельщики были известны не менее киевских. Вот и стекался сюда люд, кто путем днепровским, кто на работы приходил. Услышать тут новгородский, полянский, даже древлянский говор было не диво, и все это сплеталось в один язык, понятный любому, как любечанину, так и пришлому. Поэтому никого и не подивило, когда прибывший по реке варяг стал расспрашивать о некоей Малфриде.

Некогда Олег с боем брал Любеч. Потомки тех, кто отбивал решительного князя-варяга, теперь говорили о том без обиды, даже гордились, что дали такой отпор. Ибо взяв и разорив Любеч, Олег потом сам же его и отстроил. И теперь мощные городни и частоколы опять высились на крутой возвышенности градского кремля, а вокруг раскинулись подолы, где шла бойкая торговля, строились избы, отходили от причалов как новые ладьи-насады, так и обычные лодки рыбаков.

Когда Свенельд в одежде простого воина сошел со своей ладьи – в кои-то веки не стал рядиться щеголем, а смотрелся, как наемник, – ему и до детинца не пришлось пройти в своих поисках. Первый же кожемяка, какого спросил, отозвался охотно:

– Малфрида? Это не жена ли знахаря Малка?

Свенельд медленно кивнул. Итак… они уже женаты. И волхва Малкиню тут называют знахарем Малком. Хотя чем ему еще тут заниматься, ведуну?

Оказалось, что Малкиня не только знахарством промышлял. Ибо когда Свенельд прошел по берегу к дальней роще на холме, то увидел старого знакомого у небольшого речного причала. Тот возился у перевернутой лодки, разогревал на костре котелок со смолой, чтобы подправить рассохшиеся за зиму борта, подкладывал дрова, помешивал. Сам был одет, как простолюдин: в длинной сермяжной рубахе и лаптях. Но рубаха была чистая, красиво украшенная вышивкой на предплечьях, гладкие длинные волосы аккуратно обхвачены ремешком, дабы не мешали во время работы.

Он не сразу заметил приближение гостя, потом резко обернулся, заслоняясь рукой от солнца. Солнце сейчас было везде: разливалось сиянием в воздухе, отливало на полоскавшихся на ветерке ветвях речной вербы, уже покрытых первым пушком зелени, ярко блистало на воде, отражаясь на песчаном светлом склоне, по которому сходил к реке этот воин в кожаной куртке с богатым поясом и развеваемыми длинными волосами. В сиянии весны он показался Малку темным, неприветливым. Но в тот же миг он уловил мысль прибывшего: тот был рад встрече, подходил улыбаясь.

– Светлого дня тебе, Свенельд-посадник! – шагнул вперед Малкиня, вытирая о рубаху руку и приветливо протягивая для рукопожатия.

Да, он мог теперь так запросто здороваться с важным боярином. Пережитое сблизило их, сделав равными. Ну, почти равными. Поэтому Свенельд и пожал протянутую руку бывшего советника древлянского князя.

– И тебе здравия, Малкиня… знахарь Малк, так тебя тут называют? Отчего же в стороне от людей поселились?

– Знахари обычно так и селятся, чтобы сподручнее было выискивать травы и коренья. Да и Малфрида так захотела. Она у меня ведь непростая баба. Она… Ей лучше в стороне от людей держаться. Да и я сам в толчее теряюсь, голова устает от кружащих мыслей и голосов.

Он держался уверенно, улыбался и выглядел счастливым. Прищурился на Свенельда хитро, потом сказал:

– Ну идем, покажу ее. Однако учти: она хочет забыть прошлое, хочет стать такой, как все. И я в том намерен ей помочь.

– Я тоже этого некогда желал, Малк. Не вышло.

– Знать, не судьба, – усмехнулся спокойно тот, – не сложилось у вас.

– А у тебя с ней сладится?

Малк сделал знак следовать за собой. Когда поднимались на крутой берег к растущим над ним соснам, ответил:

– У всякого своя доля. Каков ты, такова и судьба твоя. У тебя же иной удел, тебя власть и перемены манят. А нам… Нам жить, детей растить.

В пронзенном потоками света сосновом лесу пахло нагретой хвоей и молодой зеленью разросшихся кустов дикой малины. Мощные стволы покачивали где-то в вышине пушистыми кронами, сухая тропинка скоро вывела их к добротному строению на полянке. Двор окружали обычные плетни, с горшками на кольях – красивыми горшками, расписными. Так же красиво были расписаны и наличники маленьких окошек, резные подпоры крыльца. Там, на деревянной ступеньке, Свенельд увидел свою дочь Малушу. Она была в безрукавке заячьего меха и светлой рубахе, темные волосы перевязаны вокруг лба узорной тесьмой.