Ведьма и инквизитор - [113]
Саласар пожалел о том, что воспользовался козырной картой, упомянув главного инквизитора, чтобы уложить прокурора на обе лопатки. Он счел это мальчишеством, и ему стало по-настоящему стыдно. Воцарилось молчание.
— Вы когда-нибудь задавались вопросом, почему мы ищем общества одних людей и решительно отвергаем общество других? — неожиданно спросил Саласар, стараясь говорить своим обычным спокойным тоном.
Прокурор Сан-Висенте посмотрел на него с недоумением.
— Нет, честно говоря, нет. Не понимаю, какое отношение это имеет к…
— Я вам объясню, — оборвал его Саласар. — Когда мы говорим, что кто-то нам нравится, на самом деле это не так. Нам нравится не человек, на самом деле это мы сами себе нравимся такими, какими становимся, общаясь с ним. — Он вспомнил мысль, пришедшую ему в голову несколько дней назад, о том, каким он становится и чувствует себя рядом с Иньиго и Доминго. — Есть люди, рядом с которыми мы становимся лучше и проявляем себя с доброй стороны. Так вот, это вопрос чистой воды эгоизма.
— Я все-таки не понимаю…
— И то же самое происходит в противоположном случае. Есть люди, обладающие способностью заставлять нас проявлять себя с худшей стороны. А посему ради собственного душевного здоровья лучше держаться от них подальше. Это как раз то, что со мной происходит рядом с вашей милостью. Поэтому, если вас не затруднит, я попросил бы вас освободить это помещение. Я не буду вмешиваться в работу, ради которой вы сюда прибыли, но предпочел бы не обмениваться мнениями по этому поводу с вашей милостью.
Саласар подошел к двери и с невозмутимым видом открыл ее. Прокурор Сан-Висенте, не проронив ни слова, устремился к выходу, окинув взглядом бумаги, лежавшие навалом на столах, стульях, и доверху набитые ими сундуки. С гримасой презрения на лице он удалился, не попрощавшись.
Прокурор Сан-Висенте изучал деятельность Саласара в течение недели и состряпал отчет, в котором сообщил, что инквизитор — совсем не тот человек, которому надлежит заниматься подобным делом, поскольку он самовлюблен и необычайно заносчив. Когда спустя несколько дней прокурор уехал из Сан-Себастьяна, он увез с собой кучу заметок, на основе которых составил памятную записку, в которой указывал, что решение Верховного совета продлить эдикт о помиловании было настоящей ошибкой. Он высказался в том смысле, что колдунам и ведьмам сделано слишком много послаблений и пора ответить насилием на насилие.
Валье и Бесерра переслали записку прокурора на адрес Верховного совета инквизиции вместе со своим письмом, в котором обвиняли Саласара в том, что он проигнорировал их пожелание постоянно информировать возглавляемый ими трибунал в Логроньо о результатах амнистии колдунов. И добавляли, что хотели бы заявить о своем полном несогласии с продлением эдикта о помиловании еще на четыре месяца. Они присоединялись к мнению Сан-Висенте, который утверждал, что эдикт возымел действие только в отношении самых молодых сектантов, но не помог искоренению настоящих мерзостей, угнездившихся в душах пожилых людей. Они хотели довести до сведения главного инквизитора, что избрание Саласара для занятия столь щекотливым делом было серьезной ошибкой.
Однако огорчение по поводу записки, составленной прокурором Сан-Висенте, отошло на второй план, как только Саласар получил трагическое известие, перевернувшее его жизнь. Спустя годы он помнил это мгновение так же отчетливо, и ему по-прежнему казалось, что все элементы мироздания составили заговор против него с целью сообщить об этом ужасном событии доступными им средствами. В тот день небо заволокло тучами и подул необычный ветер, который вместо того, чтобы поднять в воздух пыль, мел землю, сгребая по пути сухую осеннюю листву. Было всего четыре часа дня, а вокруг уже все померкло, и над морем разбушевалась гроза, время от времени небо разрезали вспышки молний, которые на доли секунды разгоняли мрак, после чего на город вновь опускалась траурная завеса тьмы и дождя.
Инквизитор решил удалиться в свою опочивальню, чтобы просмотреть кое-какие документы. Грозы почему-то всегда нагоняли на него тоску. Он шел по коридору, и серовато-голубые вспышки молний, прорываясь сквозь оконные переплеты, выхватывали из темноты силуэты лавок и шкафов. Было еще рано, но ему казалось, что наступила глубокая ночь. Он отодвинул щеколду, распахнул дверь и шагнул в комнату, которая обдала его своим теплым, но одновременно таким чужим и незнакомым дыханием. Он был в дороге уже столько недель, переменил столько опочивален, приноровился к самой разной пище; столько времени провел вдали от собственного жилища, что уже забыл, каков он, запах родного дома.
Для Саласара его комната всегда была чем-то вроде святилища. Он чувствовал себя уверенно только тогда, когда самые что ни на есть земные предметы, которые привязывали его к этому миру, находились у него под рукой. Ему нравились полки, закрывавшие стену от пола до потолка и уставленные книгами в кожаных переплетах теплых тонов. Нравилось поглаживать их корешки, медленно прохаживаясь по комнате. Он любил вынуть один из томов из ряда других, вдохнуть его запах и подушечками пальцев с величайшей осторожностью провести по золотым уголкам, хотя некоторые из них иногда оказывались острыми, как лезвие бритвы.
