Вечный сон Снегурочки - [11]

Софья Петровна замолчала. Я терпеливо ждала продолжения рассказа.

– У Насти тяжелая депрессия началась, – вздохнула старушка. – Я-то все время дома, сразу заметила, что с девочкой что-то не то творится. Рисование она совсем бросила, все время в компьютере сидела. Отец ее деньги выдавал нам на обучение и всякие вещи необходимые. Когда Настина мама умерла, он на другой женился. Настя тогда маленькая была совсем, три года ей исполнилось. У отца ее другая семья, вот он и откупался от ребенка деньгами, а Настя со мной жила. Конечно, могло быть и хуже – некоторые даже материально не помогают, а я Настеньку всегда больше всех любила, да и она меня тоже.

Было видно, что Софье Петровне тяжело все это вспоминать, и я сидела тихо, не мешая ей выговориться. Человек, а особенно пожилой, не может все копить в себе, ему просто необходим собеседник, желательно малознакомый, который будет внимательно слушать и не перебивать. Можно сказать, нам обеим повезло – старушка нашла уши, которым можно поведать свою историю, а я получила источник разнообразной информации, из которой, я была уверена, смогу выделить что-то полезное для себя.

– У Насти изменились привычки, – продолжала Софья Петровна. – Раньше она в основном за альбомом и рисунками сидела, а никакой физкультурой в жизни не занималась. Ей плохо это давалось – какие-нибудь нормативы в школе сдавать, а она последней всегда была, переживала, конечно, да и дразнили ее. Настя мне раньше все рассказывала, она говорила, что из-за этой несчастной физкультуры с ней никто не общался. Дети, знаете, они сейчас жестокие. Если человек чем-то отличается, скажем, рисует хорошо, так они найдут то, что у него не получается, и будут над ним издеваться. Так и с внучкой моей вышло. Рисование только ее спасало – бывало, классе в пятом придет с уроков зареванная, я ей альбом с красками подсуну, она начнет рисовать – и успокаивается. Я это давно поняла, и в дни, когда у них урок физкультуры, всегда на стол клала альбом с красками и кисточками.

А в одиннадцатом классе она вдруг сама бегать по утрам решила. Мне сказала, что не хочет портить аттестат плохими оценками по физкультуре. Мне сразу надо было насторожиться – всю жизнь жила девочка без всяких этих пробежек, а тут внезапно вставать стала на полчаса раньше, не завтракала – мол, если поешь, бегать тяжело. Прибежит с улицы, схватит рюкзак, и бегом в школу – бабушка, опаздываю, я в школе поем. Вечером поздно возвращалась, и вместо ужина за рисование сядет – опять готовиться надо, ты мне оставь, я как рисунок сделаю, сама подогрею и поем. Настенька всегда любила мои блинчики, пирожки я часто пекла, ее любимые – с картошкой. Изысков на столе никогда не было, но я старалась вкусно готовить, и Настя не капризничала, ела все подряд. Меня успокаивало то, что ужин, который я в тарелке оставляла, она вроде ела и посуду даже за собой мыла. А потом я заметила, что черная школьная юбка на девочке болтается, хотя раньше Настя ее застегивала с трудом. Когда человека каждый день видишь, не сразу заметишь, что он меняется. Я Насте сказала – что-то ты худее стала, а она пожала плечами и рукой махнула, но как-то глаза у нее сразу изменились, даже радостными мне показались. Я не стала ее больше спрашивать, но в рюкзак специально клала бутерброды – чтоб если она дома не успевает поесть, перекусила в школе. Вечером смотрела – в ранце никаких бутербродов не было, съела, значит. Вот я и успокаивала себя этим.

Софья Петровна тяжело вздохнула и затеребила край Настиного альбома. Я поняла, что близится печальная развязка всей этой истории.

– Ну а потом ничего не замечать уже стало невозможно, – покачала головой старушка. – На Насте не только юбки все стали болтаться, уже и спортивные штаны слетали – она себе новые купила, по моде, чтобы ноги обтягивали. Знаете, Настенька всегда красивой была – фигура у нее, что называется, «кровь с молоком» – не толстая, нет, а именно красивая, женственная. Все при ней было – и грудь, и талия, и бедра, прямо картинка. Ножки красивые, а надела она эти штаны – и я чуть в обморок не упала. Под длинной юбкой-то не заметишь, она короткие не носила. А теперь ноги в спички какие-то превратились, не девушка молодая, а узница Освенцима! Лицо-то у нее с щечками, поэтому в глаза худоба так не бросается, ну, сами понимаете. Пробежки она свои забросила, теперь просыпалась по утрам с трудом, в школу я ее чуть ли не силком тащила. О рисовании и поступлении и речи не шло – она только приходила с занятий, и на кровать, в сон проваливалась. Я не выдержала и заставила Настю все мне рассказать. Она – в слезы сразу, но все выложила. Что в школе ей давно мальчик один из параллельного класса нравился, но он ее не замечал, и девушка у него была. Высокая и худая, моделью собиралась стать, она и в школу специальную ходила, где их учат на высоченных каблуках ходить, на диетах различных сидела. Вот Настя и решила такой же стать – думала, если похудеет, станет скелетом, то парень этот свою барышню бросит и на нее внимание обратит. Глупость, конечно, но как тут мозги влюбленной дурочке вправить? Без толку говорить, что хоть тысячу раз худей, не бросит он свою селедку. А Настя всерьез увлеклась этим похудением. Потом она призналась, что обманывала меня – в школе ничего не ела, только кофе в автомате покупала, и тот черный, без сахара. А ужин и бутерброды попросту в туалет выбрасывала, чтобы я ничего не заподозрила. Может, раз в неделю яблоко себе купит, и то ругает себя, что ест. Уж не знаю, сколько она так времени голодала и мучила себя бессмысленными пробежками. Я, как только весь этот ужас узнала, тут же ее отцу позвонила. Он, хоть дочь особо и не любил, все-таки забеспокоился – настоял на лечении. Настя уже на все была согласна, и в клинику сама, по своей воле легла. К счастью, врач попался хороший – Антон Николаевич. Я с ним разговаривала, он и название Настиной болезни сказал, нервное это… Извините, слово забыла, новое оно, я такое раньше не слышала.