Вечный пасьянс - [3]

— Проклятая тварь! — прошипел боец и хотел было рвануться к пленнице, чтобы разорвать горло ногтями, как он делал не раз прошлым летом, когда князь водил дружину воевать конных амазонок, но не тут-то было: ноги стали деревянными, кожу кололи мириады иголок, а босые подошвы приклеились к земляному полу, как будто на этом месте пролили из жбана кленовую патоку (если бы не знать, что патока кончилась даже у хитроглазого отца Тренвы От и весь лагерь, до последнего человека, подозревал, что для закваски повышенной крепости виноторговцы используют теперь всякую гадость вроде птичьего помета!). И тут девка поднялась в воздух и бесшумно заскользила прямо к нему.

Гонэгг не был трусом — он зарабатывал на жизнь бесстрашием, но здесь был особый случай. Ни с чем не сравнимый ужас сжал его душу, для которой забава и убийство были родственными понятиями. Боец закрыл глаза и приготовился к смерти, так как убежать не мог по-прежнему.

Что-то мягкое и теплое ткнулось в грудь, и он понял, что это — ведьма. Но понял не сразу. За прошедший миг он умер тысячу раз. Умер. И снова воскрес.

Потом что-то твердое и холодное свалилось на ногу, больно придавив пальцы.

— «Сам-восемь!» — сообразил боец. О счастье, о неописуемая радость! — нога непроизвольно дернулась. Тело вновь повиновалось сознанию. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой копну давно не чесанных волос. Раненая рука не болела. Эрзам был достаточно сметлив, чтобы понять простую истину: ведьма умеет заговаривать раны. Может, она и вражью стрелу способна отвести?

— Ты вражью стрелу остановить можешь? — спросил боец, обнимая гибкое тело.

Девка замотала головой. Ее стан сначала напрягся, но потом, уступая мужской ласке, она доверчиво прильнула к груди бойца. «Весьма недурна для княжеского подарка, — подумал он. — Хоть и худющая больно…»

Из безмолвного ответа Эрзам извлек следующую пользу: девка говорить не может или не хочет, но язык чиульдов понимает. Ишь, как гривой своей мотает, чисто полярная верблюдица, когда ту гнус заедает. Из всего этого следовало, что с ней можно договориться по-хорошему.

— Мы с тобой договоримся, красавица? — спросил он прямодушно. Эрзам всегда говорил то, о чем подумал секундой раньше. — Я буду о тебе заботиться, никому не дам в обиду, насчет подхарчиться — не беспокойся: три раза в день за мой счет, но за все это ты станешь лечить от ран и охранять мой сон! Идет?

Девка опять ничего не сказала, но и головой не мотала. «Поглядим — увидим», — подумал Эрзам и решил, что сперва надобно первому выполнить свою часть договора. Он приказал ей из палатки ни ногой, да, впрочем, куда она могла деться — время Погонщика Туч на дворе, — и отправился к бивачному кашевару. Кашевар был родом из деревни Эрзама, и боец не без основания надеялся, что сумеет себе выговорить две вечерние порции вместо одной. В крайнем случае, игра в таррок на что?

Ему показалось, что от его палатки в темноту скользнула чья-то тень. Можно было окликнуть, догнать и выяснить, кому родной шатер не в радость, но зов пустого желудка был сильнее любопытства. Эрзам не стал преследовать…

Кашевар дал две порции без особых уговоров, а еще сверх того сунул маринованную тушку снежной кошки, припрятанную от высокородных для собственных нужд. Когда-то, года четыре назад, он тенью ходил за сестрой Эрзама, стройноногой Шензи, но приехали на Длинные Кануны от князя (похоже, прочили ее в наложницы какому-то дальнему княжему родичу). Что-то там вышло не так, фальшь-свадьба расстроилась, и теперь уже Шензи тенью ходит по родной деревне, а мальчишки улюлюкают и бросают ей вслед помет горбатого кабана, кашевар же с той осени подался в княжеское войско. Хоть родство и не состоялось, оно вызывало у обоих дружинников если не открытую привязанность, то обоюдную симпатию.

Эрзам накормил ведьму, поел сам, и так как Погонщик Туч давно занял на Золотой Дуге место Небесного Костра, лег спать, строго наказав девке сторожить — днем выспится!

А потом был привычный ночной кошмар, и ужас в Зазеркалье, и пробуждение в липком поту…

Он вспомнил все и подивился, что не слышит чужого дыхания. Боец завернул полог и при мутном свете просыпающегося светила осмотрел шатер — девки нигде не было. Княжеский подарок исчез без следа.

Ноги перестали дрожать. Эрзам пощупал левое предплечье. Шрам был. Боли не было. Ведьма вылечила руку на совесть. И испарилась…

Во рту пересохло. Под ложечкой сосало. Боец глянул в сторону огневища походной кухни. Знакомой коренастой фигуры не было — не проснулся еще кашевар. Спасибо несостоявшемуся зятю за снежную кошку — понимают высокородные толк в мясе! Но там, на привычном месте кашевара, у темнеющих туш бивачных котлов, что-то происходило. Маячили в предрассветном тумане неясные тени, что-то делали, должно быть потаенное, раз в такой ранний час, и всё в спешке, будто норовили управиться до того, как проснется лагерь. То, что это суетились не враги, было ясно. Враги только подкрадываются бесшумно, чтобы не всполошить дозоры прежде времени, а уж как ворвутся в лагерь — шуму хоть отбавляй: с дикими воплями рубят Поддерживающие Вертикали, с криками поджигают палатки, с визгом хватают все, что можно схватить, будто в вое черпают храбрость, будто в гомоне слышен клич: «Нас много! Нас очень много!»