Вечный мент или Светоч справедливости - [30]

***

У соседа шумят, понял Пал Палыч Криволапко, в прошлом геодезист и большой ученый. Странные шорохи за дверью очень не понравились Пал Палычу. Как всякий тихий алкоголик, он не любил, когда шумели. Сосед Вася впечатления человека пьющего не производил, но Пал Палыч по себе знал, как обманчива бывает внешность. Пьет по-тихому, за закрытыми дверями, считал Криволапко. Людей она давно уже подразделял по простому ранжиру – пьет, не пьет. Если не пьет, значит, субъект подозрительный. И вообще, сволочь. Если пьет, значит, несчастный. Но с душой. Хотя тоже сволочь, чего там. Насчет человечества в целом и каждой личности в отдельности Пал Палыч давно не питал никаких иллюзий. Соседа он определил во вторую категорию. Сильно злился, что тот не желает разделить с ним застолье. Хотя предлагалось неоднократно. «Брезгует, гад, – думал Криволапко, – а я за него кровь проливал». Ни на какой войне он, конечно, не был, а под пролитием крови подразумевал героическое донорство. Раньше, если очень нужны были деньги, на опохмел души, или просто гостей принять, Пал Палыч шел, как он сам говорил, «навстречу медицине». Кровь Криволапко сдавал регулярно, пока внешний вид позволял. Но однажды ценную жидкость из организма брать отказались. Прогнали пьянчугу взашей. Хоть он и кричал на медсестру и даже замахнулся костылем. Не было в докторах христианского сочувствия к страждущим. А было одно только стремление – накачать побольше свежей крови из молодых, сильных и непьющих тел.

«Упыри!» – привычно ругал их Пал Палыч. Порой ему представлялось, как кто-то из людей в белом халате прикладывается к пробирке с кровушкой и пьет ее, причмокивая ярко-красными от переизбытка гемоглобина губами.

Выпить хотелось мучительно.

«Когда-то я же умел останавливаться», – подумал Криволапко, и в душе его возникли светлые картины из юности, писанные маслом нетрезвых воспоминаний. Пару стопок водки, и ему начинало казаться, будто он воспарил над толпой, его посещало такое изумительное остроумие, что он всех окружающих без исключения разил словом метким и злым. И руки тогда не дрожали, и душа не сжималась в истерике, мучимая экзистенциальным ужасом существования. А теперь едва не допился до белой горячки. И во снах к нему является бледная алкогольная ведьма-зависимость. «Ну, что, Пал Палыч, – говорит ласково, – пропил стоп-кран?»

Криволапко снова припал к глазку. На лестничной площадке происходило что-то совсем уже жуткое…

– Delirium tremens [9], – шепнул чей-то вкрадчивый шепоток в самое ухо, и Пал Палыч вскрикнул. Сердце застучало неестественно громко. Он и слов-то таких не знал.

– Кто здесь? – спросил он.

А за дверью продолжали шевелиться странные людишки – все пообтрепанные, лоскуты кожи свисают с кистей рук и черепов, с тоской в кровавых глазенках и всё скребут-скребут ногтями соседскую дверь.

«Может Хелловин наступил, – подумал Криволапко с надеждой – видел недавно сюжет по телевизору, – вот детишки и балуются». Снова припал к глазку.

– Ох, не наш это праздник, – проговорил убитым голосом, – не русский. Заграничный. Дурной.

Маскарадные костюмы внушили ему такой острый приступ страха, что он едва не опорожнил кишечник. С пищеварительной системой в последнее время было неладно. Однажды вышел в магазин за парой «белых», да и не дошел. Если бы его организм к тому времени не пропитался бутылкой портвейна «13», так и умер бы от стыда. А так ничего. Только прохожие носы отворачивали.

В дверь вдруг вкрадчиво постучали.

Только этого не хватало. Пал Палыч попятился и сел на пол. Затаился. Авось, пронесет.

Стук повторился. На этот раз звучал настойчивее. Криволапко даже послышался вкрадчивый шепоток:

– Открывай!

– Никого нет дома, – проговорил он едва слышно, на что последовал незамедлительный ответ:

– Я тебя слышу!

Потом в дверь ударили, да так что замок тут же дал слабину – железный язык треснул и отломился. Створка распахнулась, и на пороге возникла полуголая красотка – выпрыгнула, как черт из табакерки. Черный бархатный плащ ниспадал до пола. Между полами видна была полная грудь с бордовыми напряженными сосками и плоский живот с глубокой впадиной пупка. За спиной девицы маячили безобразные ряженые, празднующие нерусский праздник Хелловин. Но войти в дом не пытались, все больше толпились возле квартиры соседа. Пал Палыч от неожиданности грохнулся на задницу, спиной уперся в стену. Облизал сухие губы, – неимоверно хотелось выпить, – прищурился, приглядываясь к визитерам, и обомлел – таких маскарадных костюмов ему видеть еще не приходилось. Натуральная жуть.

– Вы… вы кто? – задыхаясь от волнения, проговорил Криволапко. – Да неужто все это наяву?! Господи!

– Одни надеются на Господа, – заметила черноволосая девица наставительно, – другие на то, что бога нет. – И вдруг извлекла из-под плаща полусерп турецкого ножа. Пал Палыч начал подниматься с пола, предчувствуя страшное, когда она ударила его под подбородок – резко и неожиданно. Криволапко булькнул, схватился за поврежденное горло обеими руками и повалился на линолеум, забрызгивая кровью бумажные обои в мелкий желтый цветочек.

Девица хихикнула и направилась в комнату. Здесь она провела совсем немного времени, осмотрела пустые книжные полки – всю библиотеку хозяин квартиры давно пропил, схватила пустую бутылку и запустила в сервант, распахнула створки окна и выпрыгнула в ночь.